7. Бен Джонсон считает их живыми

Мы не назвали еще одного участника честеровского сборника «Жертва любви» — Бена Джонсона, который представлен в издании четырьмя стихотворениями. Особенно удивительно, что стихи Джонсона звучат так, как будто они не имеют никакого отношения к скорбному реквиему его современников.

«Прелюдия» — первое стихотворение. В нем поэт перебирает возможно достойных покровителей для поэтов, которых собирается воспеть. Но и на Олимпе нет достойных — отвергнуты кандидатуры Геракла, Феба, Вакха, Афины, Купидона, Гермеса.

Мы принесем наш собственный правдивый жар.
Теперь наша мысль обретает крылья,
И мы поем эту песнь для тех, кто обладает глубоким слухом.

Значит, Джонсон обращается лишь к посвященным в тайну?

«Эпос» — второе стихотворение, точнее поэма на четыре страницы, уступающая по объему лишь поэме самого Честера.

В центре поэмы «Эпос» — Голубь, о котором говорится в настоящем времени. Ни указаний, ни намеков на чью-либо смерть нет. Поэма восхваляет целомудрие, чистоту, воздержание от чувственной плотской любви, присущие ее герою. Истинная любовь чиста, бескорыстна, совершенна, она подобна золотой цепи, спустившейся с небес, чтобы соединить благороднейшие умы в божественный союз равных в духе — «Выше всех ставим такую личность, как наш Голубь, украшенный любовью Феникса».

Итак, подчеркнем две мысли — Голубь и Феникс живы для Джонсона. Истинную (не плотскую, супружескую) любовь поэт сравнивает с золотой цепью.

Какое из символических значений «цепи» здесь нам подойдет? Зависимость? Единство через зависимость в дружбе? Зависимость от общества? Но цепи могут быть символом и общественного согласия, семейного союза, и также союза небесных и земных сил, что восходит к Гомеру, в сочинениях которого говорится о золотой цепи, протянутой от земли до небес Зевсом. Позже этот образ стал метафорой молитвы.

Но пойдем дальше. Если бы Бен Джонсон просто воспевал гармоническую пару (союз) безгрешных душ, то он бы вряд ли педалировал опять-таки «половые» смыслы. Не добавлял бы к ним «темных мест».

А между тем «Эпос» завершается еще одной «загадкой».

Говоря о Фениксе, Джонсон пишет, что только дикарь не побоялся бы причинить горе такой изумительной женщине. «И конечно, не способен на это добродетельный и великодушный Ум, устремленный к целомудрию и благородным занятиям, которому известна тяжесть вины...» К нему можно отнести эту фразу: «Человек может грешить беззаботно, но безопасно — никогда».

К этому добавим важное обстоятельство, подчеркнутое Джонсоном, — он ведь говорил о том, что золотая цепь соединяет благороднейшие умы! Именно умы — а не души и не сердца!

Окованные золотой цепью благороднейшие умы и соединяются в божественный союз равных в духе! То есть все-таки из всех символических значений здесь, скорее всего, употреблено единство через зависимость в дружбе!

Но!

Если уж Голубь так совершенен, целомудрен и чист, то о какой тяжести вины говорит Джонсон? На что он намекает, говоря о том, что грешить безопасно невозможно?

Эта загадка, специально «подвешенная» Джонсоном к безупречному образу Голубя, вполне возможно, способна направить нас на тот путь, где мы найдем такого грешника, который совершил грех по беззаботности, но это вовлекло его в опасную ситуацию. Таким образом, из известных нам биографий шекспировских современников мы можем извлечь факты, которые, может быть, прояснят некоторые черты туманного портрета великого творца, скрывшегося за птичьим псевдонимом Голубь. Вполне возможно, что именно этот «беззаботный грех» и стал причиной, по которой Голубь вынужден был уединиться на острове «Пафос»? И вместе с оказавшимся в незавидных обстоятельствах Фениксом, прибывшим туда же, заняться совместным творчеством? В принципе ничего особенного в таком предположении нет — в шекспировские времена было известно множество пьес, сотворенных в коллективном авторстве. Но такой густой таинственности при этом не нагонялось. Такие меры предосторожности — для сокрытия подлинных имен и подлинных обстоятельств жизни и творчества — не предпринималось! Значит, в случае Феникса и Голубя обстоятельства эти должны были быть исключительными!

Причем подчеркнем еще раз: Джонсон в поэме «Эпос» подтверждает духовный характер отношений Голубя и Феникса, исключающий физическую близость.

А конспирологические усилия современников Феникса и Голубя, о которых мы говорили, обнаруживаются у Бена Джонсона не только в поэме «Эпос». Не менее замечательно и третье стихотворение — «Феникс постигнутый», — из четырех помещенных в честеровском сборнике. (Заметим, что сторонники рэтлендианской гипотезы везде придают существу Феникс женское обличье, хотя не всегда для этого есть основания. В частности, в псевдошекспировском «Плаче» таких оснований нет, да и в этом джонсоновском стихотворении тоже.)

Итак, «Феникс постигнутый (или постигнутая)». Всего два четверостишия.

В первой строфе поэт заявляет: теперь никто не должен считать небылицей, что замечательное существо Феникс оказался женщиной.

Вторая строфа призывает не удивляться тому, что она является только видимостью жены Голубя.

Что бы все это значило? Неужели до этого (честеровского сборника?) многие считали, что Феникс-женщина — небылица? А что тогда считали — «былицей»? Феникса-мужчину? И при этом удивлялись, что Феникс — «жена» Голубя?

Так, значит теперь, по утверждению Джонсона, после стольких словес о «браке» Голубя и Феникса, с неразберихой в их половой принадлежности, после их смерти, после реквиема, — все должны твердо стоять на том, что Феникс — женщина? И эти все — это посвященные в тайну? Ведь именно для них, как утверждалось в первом стихотворении, и писалась книга! Стоять на этом твердо, невзирая на «видимость» — не удивляться?

И это — постигнутый Феникс?

Вновь и вновь Джонсон настаивает на целомудренном характере отношений Феникса и Голубя. Видимо, это было очень важно. Это — самое существенное отличие от всех иных союзов-браков, платонических или любовных.

Но мы не рассмотрели еще одно — четвертое — стихотворение Бена Джонсона в честеровском сборнике. А оно весьма и весьма любопытно.

Автор как бы показывает читателям: вот как нужно поступать. Только что я говорил вам о том, что Феникс-женщина — небылица. Что жена Голубя — только видимость жены. Теперь и я этому не удивляюсь (не должен, никто не должен!), и считаю Феникса-женщину — настоящей женой Голубя. Видите, как это надо делать?

В «Оде восторженной» уже нет никаких сомнений и неуместных удивлений. Джонсон говорит о Фениксе как о реальной женщине, называет ее «Леди» и высоко оценивает ее интеллект:

«О, великолепие! О блеск, который никто не может затмить! Ее мысль быстра и оживленна как огонь... Ее природный ум углублен ученостью, ясен как у весталки, замкнут в орбите кристальной чистоты. Ее голос прекрасней тех, которыми славятся места ее породившие, и при этом он смешан со звуком, превосходящим возможности самой природы». Поэт хотел бы прославить эту Леди, но:

Я отступаю и говорю: ее достоинства
Глубже и значительней, чем это видно глазу,
Но она не гордится ими
И не хочет выставлять их напоказ.

Эта последняя строка Джонсона — последняя строка в книге. Ничто — ни в одном из четырех его стихотворений — не свидетельствует о том, что Феникс и Голубь умерли. Об обоих говорится, как о живых.

Что же заставило Бена Джонсона «промолчать» о трагедии, которой, собственно, и посвящен весь сборник?

И. Гилилов предполагает, что составители сборника (вышедшего по его версии в 1612 году) просто включили старые стихи поэта, которые у них были — ведь сам Джонсон был в отъезде! За это говорит и то, что написание его фамилии не соответствует обычному — в тех случаях, когда он контролировал издание.

Но ситуация может выглядеть и по-другому.

Если книга Роберта Честера вышла в 1616 году, сразу после смерти Шакспера в Стратфорде на Эйвоне, то у Бена Джонсона были причины скрывать свое авторство — ведь именно после его визита бедолага Шакспер скончался! Ведь это его, джонсоновские дружеские возлияния свели в могилу бывшего пайщика театра «Глобус»!

Мы уже видели, что издатели поставили на не зарегистрированных должным образом книгах фальшивые даты, отсылающие нас к 1601 и 1611 годам! Мы уже видели, что, несмотря на это, книга полна намеков, умышленных затемнений, аллегорий, тайных смыслов. Отсутствуют — даже после смерти! — подлинные имена оплакиваемых героев. Еще, видимо, опасно говорить о них прямо — могут быть нехорошие последствия. Не случайно появляются латинские псевдонимы — Хор Поэтов и Неизвестный. (Подлинные имена лишь у Честера, Чапмена, Марстона, Джонсона.)

Анонимной по существу является псевдошекспировская поэма «Феникс и Голубь». Завершающий ее «Плач» курсивом показывает читателю — плач этот по Фениксу и Голубю, то есть по Шекспиру. То есть подпись Шекспира вовсе не означает его авторства — не побоимся высказать предположение, что именно эту поэму и написал Бен Джонсон! То есть он не скрыл своей скорби, не «промолчал» о трагедии.

В тех четырех стихотворениях, которые завершают сборник Роберта Честера, он как бы предусмотрел возможность отступления. Эти стихи давали ему возможность, во-первых, сказать, что он не знал о смерти Феникса и Голубя. Во-вторых, сказать, что составители взяли где-то его старые стихи (1601 или 1611 года) и даже имя его с ошибкой набрали!

В то же время в двух последних стихотворениях он практически проинструктировал посвященных читателей, как относиться к предлагаемому изданию. Не удивляться, что Феникс — женщина. Не считать его видимостью «жены», поскольку это «небылицы» — а, говоря о нем, писать «Леди».

Заметим, что в том же 1616 году Бен Джонсон издавал свои «Труды», собрание своих поэтических и драматических сочинений, «Фолио-1616», но два последних стихотворения туда не включил, — это было опасно, его фолио регистрировалось, широко распространялось и могло попасть в руки непосвященных. А непосвященные могли задавать лишние вопросы относительно «инструктажа» по изображению Феникса.

Первые же два, где только изложены восторги в адрес целомудренного Голубя, согрешившего по беззаботности, и Феникса, которого не побоялся бы обидеть только дикарь, — Джонсон в фолио включил. «Прелюдия» и «Эпос» помещены в самом важном разделе — поэтическом цикле «Лес», рядом с обращением к знатной женщине, умершей за несколько лет до этого.

И. Гилилов считает, что это свидетельствует о том, что поминаемый в этих стихах Феникс имеет отношение к графине Рэтленд, дочери Филипа Сидни Елизавете, поэтессе, умершей в 1612 году (следом за свои мужем — Голубем).

Мы не исключаем того, что стихи «Прелюдия» и «Эпос» Бен Джонсон не случайно поставил рядом с обращением к знатной женщине... Но мы полагаем, что графиня Рэтленд, хоть и участвовала в Шекспировском проекте, но все же не была тем измученным завистниками Фениксом, судьбу которого решал Небесный Синод и Юпитер—Иегова.

Поэма Роберта Честера ясно и недвусмысленно говорит о том, что у Феникса были завистники, которые и изводили его невзгодами. А завистники могут быть лишь у тех, кто обладает известностью и славой... И вовсе не у скромной молодой женщины, не опубликовавшей при жизни ни одной строки и не пролетавшей вместе с госпожой Природой на колеснице Аполлона через пол мира...

Поскольку все четыре стихотворения Бена Джонсона объединены одной и той же темой — восхвалением живых Феникса и Голубя, и поэт даже нам показывает, как именно надо восхвалять даму — «Леди», то было бы нелишним обратить внимание на некоторые прелюбопытные штрихи этого восхваления.

Мы уже говорили о том, что Феникс и Голубь связаны некоей «золотой цепью» — якобы супружескими брачными узами, намекает Джонсон. Однако в «божественный союз равных в духе» этой цепью, спустившейся с небес, соединены не души, не любящие сердца, а благороднейшие умы.

Нам говорит поэт, что Леди умна. Мы должны задуматься о том, каким образом она достигла столь значительных высот в интеллектуальном развитии? Путем домашнего обучения, самообразования, беспрерывного чтения? Или она училась в Кембридже? Или она получила степень магистра в Сорбонне?

Поверим поэту на слово — Леди чрезвычайно образована. Образ Леди — великолепие и блеск! Пожалуй, это единственные слова, которые хоть как-то могут приблизиться к традиционным комплиментам в адрес дам, даже очень умных.

Ее мысль быстра и оживленна, как огонь, — сообщает Джонсон. И далее — опять про ум, ум природный, углубленный ученостью(?)... Право, для женщины комплименты весьма однообразные... Все ум да ум... А где красота? Где глаза — какого, кстати, они цвета? Ведь Честер в своей поэме устами госпожи Природы расписывал красоту Феникс, сравнивал ее с аполлонической... Ни цвета глаз, ни цвета волос, ни слова о походке, стане, груди, ланитах, губах...

Все про ум да про ум. Ум ясен, как у весталки. Плюс к этому—зам кнут в орбите кристальной чистоты. Смысл этого замысловатого комплимента заставляет настораживаться... Весталка — это ясно, это сочетается с особой духовностью и целомудрием, и даже со служением бескорыстным, которому Феникс собирался предаться вместе с Голубем на острове Пафос... Но вот при чем здесь «орбита»?

Странно Джонсоном характеризуется и голос загадочного существа Феникс. Во-первых, он прекрасней тех, которыми славятся места, ее породившие. Что это за места? Если имеются в виду места, породившие ее творчество, то есть замок в долине Бельвуар, то никаких свидетельств о том, что в той долине во множестве появлялись какие-то особенно прекрасные голоса, достоверные документы и письменные показания шекспировских современников до нас не донесли. То же можно сказать и о Пензхерсте, месте ее появления на свет. И что же означает, что этот необыкновенный голос, наипрекраснейший из прекрасных, «при этом смешан со звуком, превосходящим возможности самой природы»?

Здесь слышится какой-то туманный намек. И даже не один. Вряд ли речь идет об обычном женском голосе, который слышал Бен Джонсон во время визитов в Бельвуарскую долину. И вообще — отпускать такие изысканно-льстивые комплименты в адрес молодой симпатичной талантливой женщины, да еще чужой жены (по Джонсону Феникс еще жива!) не только моветон, но и весьма опасное предприятие, каким бы галантным он не хотел предстать перед читателями.

Думается, есть немало причин трактовать эти замысловатые комплименты в адрес Леди как еще одно подтверждение того, что поэт сообщает нам истину в «камуфляжном» костюме.

Ни в шекспировские времена, ни в наши нет голосов прекрасней, чем голоса итальянские! И мы осмеливаемся сделать такое предположение: тот, кто скрылся за именем Феникса, не был графиней Рэтленд! Это был человек, проведший немало времени в Италии, именно там, думаем мы, он и начал свою творческую жизнь. Из контекста джонсоновского стихотворения также следует, что этот человек принадлежал к духовному званию. И еще один штрих к его таинственному портрету — этот человек имел неплохие познания в области астрономии — именно поэтому его ум «замкнут в орбите» чистоты.

Из честеровского сборника можно извлечь еще некоторые штрихи к предполагаемому портрету загадочного существа «Феникс», но мы пока ограничимся сказанным... Остальное — в свое время.