2.7. Гипотеза: Роберт Грин создан Эдвардом де Вером

Посмотрим же на текст книги Грина под углом гипотезы «Роберт Грин — дошекспировский псевдоним Эдварда де Вера».

Первое, что мы находим в книге, это обращение печатника к читателям.

Издатель — благородным читателям (немного смущают определенные артикли).

The printer to the gentle readers.

I haue published heere Gentlemen for your mirth and benefite Greenes groates worth of wit. VVith sundry of his pleasant discourses, ye haue beene before delighted: But now hath death giuen a period to his pen: onely this happened into my handes which I haue published for your pleasures: Accept it fauourably because it was his last birth and not least worth: In my poore opinion. But I will cease to praise that which is aboue my conceipt, and leaue it selfe to speake for it selfe: and so abide your learned censuring.

Yours W.W.¹

Я опубликовал здесь, джентльмены, для вашего веселья и пользы «Грина на грош ума». Некоторыми его приятными сочинениями вы уже раньше наслаждались, но сейчас смерть положила предел твореньям его пера. То, что попало в мои руки, я публикую для вашего удовольствия. Примите это благосклонно, потому что это было его последнее порождение, и не худшее, по моему скромному разумению. Но я не буду больше хвалить то, что выше меня, я предоставляю ему самому говорить за себя и покорно ожидаю вашей просвещенной оценки.

Ваш У[ильям]. Р[айт].

Это меньше всего похоже на обращение издателя к читателю. Во всяком случае, реального издателя к читателям. Я даже не говорю о стиле, изысканно поэтическом и одновременно тонко ироническом: такие изыски с трудом поддаются объективной научной оценке. Достаточно посмотреть пусть не на образ, а на самоидентификацию пишущего. Кто он? Начнем с конца, с подписи: Yours W.W. (Уильям Райт). На обложке стоит: «Напечатано для Уильяма Райта». По параллельным изданиям мы знаем, что этот заказчик тиража — книготорговец. Печатали книгу Дж. Дентер и Дж. Вулф. Значит, эту книгу Райт, как, вероятно, и предыдущие, где он указывает себя заказчиком тиража, также не печатал. Тогда почему он в обращении называет себя печатником?

Далее. В первой же строке он пишет, что опубликовал «Грина на грош ума». Получается, он представляется публикатором. Но мы знаем, что публикатор — совсем другой человек: Генри Четл. Значит, Райт и не публикатор. Предположим, что книготорговец как самое заинтересованное в финансовом плане лицо обращается к читателям, но какой-то рекламной функции это обращение тоже не несет: малоосмысленные, на первый взгляд, реверансы. Единственный недвусмысленный бит информации этого текста: автор Грин умер. Труды и дни Грина остановлены смертью.

А затем в книге следует еще одно посвящение. Теперь уже без подписи. Но по всем признакам — от автора. Хотя сам по себе факт обращения от автора сразу после обращения «печатника», сообщившего, что автор умер, тоже вызывает вопросы. С самого начала автор является нам, говоря словами Гамлета, в столь проблематичной (questionable, 1.4) форме: ни жив, ни мертв, ни хорош, ни плох... и эта авторская форма проблематизирует все, казалось бы, такое незамысловатое содержание книги.

To the Gentlemen Readers.

Gentlemen. The Swan sings melodiously before death, that in all his life vseth but a iarring sound. Greene though able inough to write, yet deeplyer searched with sickenes than euer heeretofore, sendes you his Swanne like songe, for that he feares he shal ne[u]er againe carroll to you woonted loue layes, neuer againe discouer to you youths pleasures. How euer yet sickenesse, riot, Incontinence, haue at once shown their extremitie, yet if I recouer, you shall all see, more fresh sprigs, then euer sprang from me, directing you how to liue, yet not diswading ye from loue. This is the last I haue writ, and I feare me the last I shall writ[e]. And how euer I haue beene censured for some of my former bookes, yet Gentlemen I protest, they were as I had speciall information. But passing them, I commend this to your fauourable censures, and like an Embrion without shape, I feare me will be thrust into the world. If I liue to ende it, it shall be otherwise: if not, yet will I commend it to your courtesies, that you may as well be acquainted with my repentant death, as you haue lamented my careles course of life. But as Nemo ante obitum felix, so Acta Exitus probat: Beseeching therefore to be deemed heereof as I deserue, I leaue the worke to your likinges, and leaue you to your delightes².

Джентльмены!

Лебедь поет мелодично перед смертью, а в течение всей жизни производит лишь грубые звуки. Грин, хотя достаточно способный писать, уже глубже познанный (deeplier searched) болезнью, чем когда бы то ни было прежде, посылает вам свою лебединую песню, поскольку он боится, что никогда больше не споет вам привычных любовных песен, никогда больше не раскроет перед вами удовольствий юности. Однако болезнь, разгул, несдержанность уже тут сказываются в своих крайностях, но если я смогу возродиться (раскрыться вновь, выздороветь: yet if I recouer), вам предстоит увидеть более свежие побеги, чем те, что произрастали из меня до сих пор, они укажут вам, как жить, не отклоняясь уже от любви. Это последнее, что я написал, и, боюсь, последнее, что напишу. И хотя меня осуждали за некоторые из моих предыдущих книг, но, джентльмены, я заявляю, что они несли особую информацию. Однако после освоения их я рекомендую этот труд вашей благосклонной оценке, потому что, я боюсь, он будет пущен в свет как неоформленный эмбрион. Если моей жизни хватит, чтобы закончить его, это будет другое дело, но если не хватит, я должен предоставить это вашей деликатности, потому что вы так же получите возможность познакомиться с моей покаянной смертью, как раньше сожалели о беззаботном течении моей жизни. Но как Nemo ante obitum felix [= Никто не может быть назван счастливым до смерти], так Acta exitus probat [= Результат есть мера наших действий. The outcome is the measure of our actions. О делах судят по результатам; конечным успехом оправдывается дело (Овидий)]. Следовательно, умоляя, чтобы в этом отношении я был оценен по заслугам, оставляю сей труд вашим симпатиям, а вас самих — вашим восторгам.

Тут уже наглядно (хотя и почти незаметно стилистически) показано расщепление автора и его маски, сказано практически открытым текстом (насколько это вообще возможно в данной стилистике), что автор собирается маску менять.

Тезис первый: это лебединая песня Грина.

Тезис второй: все-таки Грин с его болезнью, распутством и пр. сказывается в этом произведении, но если ему удастся переродиться (возродиться, открыться по-новому, ключевое слово здесь очень емкий и многозначный глагол recouer, впрочем, в своей емкости не исключающий и простого значения выздороветь), читатель неизбежно увидит «более свежие побеги, которые когда-либо произрастали» из него.

Тезис третий: книги Грина несли определенную информацию, и я должно было пройти через них.

Тезис четвертый: теперь из этого эмбриона возникнет нечто совсем другое (если жизни хватит).

Тезис пятый: если не хватит, возвращаемся к началу периода, к Грину, его лебединой песне и концу жизни.

Самое интересное, что смена маски демонстрируется не только на содержательно-смысловым уровне периода, для этого используются и формально-синтаксические средства: сначала об авторе сообщается в третьем лице, а потом вдруг автор сам начинает говорить — от первого лица. Причем в третьем лице автор сразу демонстративно называется собственным именем (Грин), а первое лицо так и остается безымянным.

Этот переход от третьего лица к первому нельзя до конца оправдать никакой риторической фигурой, он происходит как слом текста, как внезапный отказ от образа и обращение к своему глубинному «я». Автор мертв, да здравствует Автор, Грин (незрелый) умирает, но рождается кто-то, кто по оппозиции должен стать зрелым («свежие побеги»).

В связи с анализом содержания обращения становится понятно, почему оно не подписано, хотя даже обращение Райта подписано, и вообще подобные обращения в книгах того времени принято было подписывать. Это — чрезвычайно значимое отсутствие подписи: автор, написавший посвящение, находится в процессе трансформации, он перевоплощается прямо на глазах у изумленной (или ничего не замечающей) публики!

И все-таки тут и без формальной подписи указано, кто скрывается под маской льва. Синтаксический слом текста происходит вот в этом месте оригинала:

How euer yet sickenesse, riot, Incontinence, haue at once shown their extremitie, yet if I recouer, you shall all see, more fresh sprigs, then euer sprang from me, directing you how to liue, yet not diswading ye from loue.

Выше я перевел это так:

Однако еще болезнь, разгул, несдержанность тут сказываются в своих крайностях, но если я смогу возродиться (раскрыться вновь: yet if I recouer), вам предстоит увидеть более свежие побеги, чем те, что произрастали из меня до сих пор, они укажут вам, как жить, не отклоняясь от любви.

Именно в этом периоде автор впервые говорит от первого лица. Все начинается с ничего вроде бы не значащего однако: How euer... Однако тут не одно слово в тексте, а два, как тогда зачастую и писали, но в данном случае важен не формально-орфографический обычай, а смысл отдельного euere. Можно прочитать первое слово как Как, а второе слово как E. Uere (Эдвард де Вер). Остается обратить внимание на слово sickenesse, которое всего несколькими строками выше писалось как sickenes! Не для того ли, чтобы этим притяжательным окончанием сделать зашифрованное грамматически правильным: How yet eueres sickenes, riot, Incontinence, haue at once shown their extremitie...

Тогда весь период можно перевести так: «Как де Вера болезнь, разгул, несдержанность тут сказываются в своих крайностях...» Или даже так: «Как Э. Вер, болезненный, разгульный, несдержанный, тут еще сказывается в своих крайностях, так, если я смогу переродиться (раскрыться вновь: yet if I recouer), вам предстоит увидеть более свежие (сочные, зрелые?) побеги, чем те, что Э. Вер выращивал из меня до сих пор, они укажут вам, как жить, вовсе не отклоняясь от любви».

Собственно говоря, Эдвард де Вер — здесь такой же псевдоним автора, как и все остальные, он в таком же третьем лице, как и Грин, потому что задача здесь не столько зашифровать свое имя, сколько родить имя автора, сделаться подлинным автором.

Соответственно и еще одно предложение можно попытаться прочитать по-другому:

And how euer I haue beene censured for some of my former bookes, yet Gentlemen I protest, they were as I had speciall information.

И, как Вер, я был раскритикован за некоторые из моих предыдущих книг, но, господа, я заявляю: они несли специальную информацию, которой я располагал.

Итак, хотя в последнем случае такая расшифровка кажется грамматически сомнительной, несомненно, что некто (автор, или потенциальный автор, или скрытый автор) несет некую специальную информацию. Тогда становится понятным заголовок этого посвящения с его некоторой плеонастической странностью. Ни к джентльменам, ни к читателям обращается автор, а именно к тем благородным читателям, которые способны увидеть его благородный авторский (графский) прототип. Для понимания этой специальной информации нужен не ум (хоть на грош, хоть на тысячу фунтов), а именно благородство, кровное чутье!..

Дальше в книге снова идет заголовок, вроде бы повторяющий название с титульного листа. Однако всмотримся внимательно. Есть, по крайней мере, одно отличие:

GREENES.
GROATES-VVORTH
OF WIT.

Точка после «Гриново». Что значит эта точка? Отрывает имя автора от этого произведения? Или это самостоятельное предложение? Если прочитать последние две буквы как глагол-связку из испанского языка, то получится Он — зелен, или Незрел он еще. Возможно. Но читаем дальше. Начало всегда важно.

In an Iland bounded with the Ocean there was sometime a Cittie situated, made riche by Marchandize, and populous by long peace: the name is not mentioned in the Antiquarie, or els worne out by times Antiquitie, what it was greatly skilles not: but therein thus it happened. An old new made Gentleman herein dwelt, of no small credit, exceeding wealth, and large conscience: he had gathered from many to bestowe vpon one, for though he had two sonnes he estemed but one, that being as himselfe, brought vp to be golds bondman, was therefore held heire apparant of his ill gathered goods³.

На острове в океане расположился город, разбогатевший на торговле и привлекавший людей длительным отсутствием войн. Его имя в древности не зафиксировано или не дошло до нас с античных времен; каким оно было, совершенно неизвестно: но там-то, следовательно, все и произошло. Здесь некий старый джентльмен из нового дворянства (new-made gentleman) и обитал, пользуясь почетом (no small credit), обладая чрезмерным богатством и безразмерной совестью (широкими взглядами, large conscience): он собирал у многих, чтобы пожаловать одному, потому что, хотя у него было два сына, он ценил только одного из них, который, будучи (как он сам) рабом золота, был, следовательно, прямым наследником его болезненно накопляемого добра.

Итак, действие происходит в неизвестном городе, расположенном на неком острове в океане, хронотопическая анонимность. На отсутствии имени города рассказчик особенно настаивает. Имя то ли не отмечено в анналах, то ли не дошло до нас с древности, но «вот там-то все и случилось». Сказочный зачин типа «в некотором царстве, в некотором государстве» подается в стиле иронически-историческом. Причем проблема имени возникает уже в зачине.

После сказочного зачина сразу появляется примета современности (An old new made Gentleman) — намек на новое дворянство, на тех, кто из грязи в князи. Неприязнь к подобным людям типична для Шекспира⁴, презренье к ним в какой-то мере должно было быть свойственно семнадцатому графу Оксфорду. Дальше выстраивается коллизия — отец с его наследством и два сына. Один сын живет по-отцовски: жаждет накапливать добро всеми доступными средствами, а другой пошел учиться в университет, читает книги и что-то пишет. Отец этого второго, ученого сына не одобряет, считает, что он занимается ерундой, а не делом, поэтому все свои десятки тысяч фунтов завещает младшему — Луканио. Старшего зовут Роберто, и он когда-то не сумел скрыть своего отношения к ростовщическим делам отца, за что и поплатился фактическим лишением наследства.

Стоит сразу обратиться к значению имен, раз автором привлечено внимание к проблеме именования. Имя «Луканио» отсылает к одному из величайших римских поэтов (Марк Анней Лукан лат. Marcus Annaeus Lucanus, 39, Кордова — 65, Рим). А Марк, между прочим, это имя одного из четырех евангелистов, который нередко изображался в виде льва и был покровителем Венеции (Сан-Марко).

Тут все подозрительно завязано на Венеции: даже Лукан умер в том же возрасте, в каком Эдвард де Вер покинул Венецию. Но по идее (гипотезе), псевдоним де Вера — Роберт Грин, а значит, представлять его должен Роберто (ученый-гуманист). Так и есть, однако в ситуации с наследством отца имена сыновей зеркально отражают имена прототипов из реальной жизненной ситуации де Вера. Деловой отец с новеньким титулом и безразмерной совестью — это прямой портрет Уильяма Сесила Берли, только что получившего от королевы титул; наследник умирающего в книге, Луканио, — сын Уильяма Берли Роберт, который полностью унаследовал дело своего отца и после его смерти занял его пост в королевстве. А делом отца был весь этот сказочный остров — Британия, который «богател торговлей», как в книге Грина. Отец Роберта и попечитель де Вера был премьер-министром Англии (de facto) и главным советником королевы Елизаветы. Эдвард де Вер же по стопам Уильяма Сесила Берли не пошел: занялся поэзией и прочими авантюрами. В результате старший Берли не только ничего опекаемому (а потом зятю) не оставил, но и вообще просто-напросто разорил его: в 1586 году королева вынуждена была назначить своему лорду Великому камергеру пенсию — 1000 фунтов в год.

Так что треугольник Берли — Роберт — Эдвард вполне мог отразиться в треугольнике книги Грина Гориниус — Луканио — Роберто. Эдвард де Вер, кстати, был женат, как и Роберто, а Роберт Сесил Берли до 1589 года женат не был, как и Луканио. Но это все в большом сюжете (жизни и книги), в ближайшем сюжетном эпизоде, сразу после смерти отца, имена отражаются непосредственно. То есть де Вер скорее Луканио, а Роберт — Роберто, хотя соотношение возрастов тут обратно прототипам (де Вер родился в 1550-м, а Роберт Сесил Берли в 1563-м), зато указан точный возраст вступления в брак Эдварда де Вера — 21 год. В этом же возрасте и Луканио влюбился в Ламилию. Однако влюбился не сам собой, вернее, влюбился он, конечно, сам, но в дом куртизанки Ламилии его привел старший брат Роберто. Граф же Оксфорд был приведен к браку с Анной ее отцом и его опекуном Уильямом Сесилом Берли при активном участии королевы Елизаветы. (Это, конечно, не слишком выразительные аналогии, но все подобные аналогии обладают примерно такой же убедительной силой: они убедительны для тех, кто уже убежден.)

И еще одна странная цифра фигурирует в новелле: отец болел 16 лет перед смертью. С чего бы такая точность? Никакого значения ни эта цифра, ни сам факт длительной болезни отца в дальнейшем сюжете иметь не будут. Остается посмотреть на реальность и из года издания книги (1592) вычесть 16; получается 1576-й, год возвращения де Вера в Англию, год, в котором он, как предполагают некоторые исследователи⁵, заразился сифилисом в Венеции.

Вот, скажут, неудобно, Шекспир — такой гений и сифилисом болел. Едва ли так. Это сейчас сифилисом болеть неудобно, не принято. Потому что болезнь, в принципе, излечимая и не очень распространенная уже. А тогда сифилис для многих был наследственным. Да и заразиться было нетрудно. Кстати, многие больные умирали не от самого сифилиса, а от лечения: болезнь лечили ртутью, а ртуть в избытке гораздо быстрее расправляется с организмом, чем сифилис, которым можно болеть десятилетиями и, с хорошей иммунной системой, без серьезных последствий. Тот же граф Ратленд, столь в России модный кандидат в Шекспиры, вероятно, ртутью злоупотреблял⁶, поэтому и прожил недолго — тридцать с небольшим.

И вот на этом не совсем приятном биографическом эпизоде (не очень понятной степени вероятности⁷) мы подробное рассмотрение текста книги Грина прекратим. Не потому, что больше не предполагаем ничего подходящего для нас найти. Наоборот, опасаемся, что подходящего будет слишком много, но не совсем по теме нашей работы.

Примечания

1. Greene, Robert. Greene's Groatsworth of Witte (Transcribed by R.S. Bear), Renascence Editions: University of Oregon, 2000.

2. Greene, Robert. Greene's Groatsworth of Witte (Transcribed by R.S. Bear). Renascence Editions: University of Oregon, 2000.

3. Greene, Robert. Greene's Groatsworth of Witte (Transcribed by R.S. Bear). Renascence Editions: University of Oregon, 2000.

4. Гамлет об Озрике: «Это красноклювая ворона, но, так сказать, с большим замахом: грязь так и липнет к ее крыльям» (5.2.91—92).

5. См.: «Arundel concludes with a declaration that Oxford "hathe a yerelie celebracion of the Neapolitan malaldye" — syphilis» (Alan H. Nelson. Monstrous Adversary: The Life of Edward de Vere, 17th Earl of Oxford. Liverpool University Press. 2003. P. 217).

6. Особенно выразительно подчеркнута проблема сифилиса для того времени в кн.: С. Степанов. Шекспировы сонеты, или Игра в игре. Спб., Амфора, 2003. С. 48—52.

7. В противовес вышеприведенному мнению А. Нельсона см.: «Interestingly, it seems that one sure cure for syphilis is the introduction of the malaria virus, so knowing that Oxford suffered from childhood from the burning fevers of malaria makes it impossible that he ever had syphilis, as Alan Nelson likes to think» (http://politicworm.com/background/renaissance-vs-reformation/sin-syphilis-and-the-sonnet-cycle/).