3.2.8. «Венецианский купец». Ростовщик с задатками мясника

      В такую ночь
Пугливо по росе ступала Фисба
И, тень от льва увидев раньше льва,
Бежала в ужасе... (5.1. Пер. Т.А. Щепкиной-Куперник)

      In such a night
Did Thisbe fearfully o'ertrip the dew
And saw the lion's shadow ere himself
And ran dismay'd away.

Это и есть прямая отсылка к истории Пирама и Фисбы, рассказанной в четвертой книге «Метаморфоз» Овидия. Причем детали, присочиненные Шекспиром, занимают по объему едва ли не большую часть текста самой аллюзии. Во-первых, «ночь», добавленная в чисто стиховом отношении как единоначалие (In such a night повторяется в начале нескольких реплик подряд), не очень хорошо сочетается с идеей тени. Нужно подразумевать особую, лунную ночь, чтобы лев мог всерьез отбрасывать тень. Эта, ни в каких изводах мифа больше не фигурирующая, тень почему-то Шекспиру понадобилась. Фисба ведь испугалась не самого льва, а его тени. Тень страшней сущности. Кажущееся опасней настоящего. Мнимое, наружное идет впереди, суть прячется под маской. Лев в данном случае — сущность авторства (см. гл. 4), а его тень — маска автора, его внешняя видимость.

К гибели человека ведет непонимание, что есть тень, а что — настоящее. И это задача благородных читателей (gentle readers) — понять, где сущность произведения, а где лишь внешний костюм, позолоченная или посеребренная маска, как (выставленные отцом Порции) золотой или серебряный ларцы, призванные лишь привлекать внешнее внимание, но одновременно скрывать суть происходящего. Так выстроены все произведения Шекспира в отдельности, и так выстроено его единое драматическое произведение, которое и демонстрирует, и одновременно скрывает автора.

Автор, таким образом, является метагероем шекспировского канона. Возможно, каждая пьеса, кроме своей частной задачи, решает еще и кросстелеологическую проблему, намекает на ее решение на различных уровнях: на лексическом, образном, идейном и даже нумерологическом.

В отношении всего вышесказанного «Венецианский купец» Шекспира — особенно показательная пьеса. Начиная с названия, тут все замаскировано. Перевод «купец» не передает всей многосмысленности названия: The Merchant of Venice. Несомненно и однозначно, что заглавный герой — из Венеции, а кто он: торговец, посредник, оптовик, лавочник, что как раз и передается русским словом «купец», или просто приятель, малый, товарищ — неизвестно. В любом случае по заглавию эта пьеса, прежде всего, об Антонио, причем трагедия по жанру.

Но уже в описании сюжета на обложке первых изданий внимание привлекается к ростовщику-еврею, который буквально готов резать мясо из тех, кто вовремя не возвращает взятые у него деньги. А если считать главным героем Шейлока, то это, несомненно, комедия: Шейлок гротескно-неадекватен в своей коммерческой деятельности.

Так что the Merchant of Venice — это ростовщик, который в заглавии маскируется под купца, или купец, который на поверку оказывается гуманистом-меланхоликом, человеком, верящим в дружбу и готовым к самопожертвованию. Два героя-антагониста решают проблему: деньги — это средство или цель? Для Антонио (как для Тимона Афинского в первой части одноименной трагедии — до того как он превратился в мизантропа) — это средство помогать друзьям, а для Шейлока — это самоцель, и люди лишь средство ее достижения. Оба героя отлично понимают позиции друг друга: вот почему Шейлок делает серьезным шуточный залог, а Антонио не ищет способа вовремя вернуть взятые под его вексель деньги.

Общество должно решить, кто из них прав в своей позиции. И общество решает в пользу Антонио. Причем вовсе не из гуманизма, а из средневековой ненависти к ростовщикам, с которыми ассоциировались евреи вообще. Но как раз на национальном вопросе Шекспир упора не делает и решает его в духе пушкинского «не то беда, что ты поляк...».

Беда не в том, что Шейлок — еврей, а в том, что он — ростовщик. Человек, который занимается таким делом, не может быть хорошим, по Шекспиру¹. И это важно для него не только само по себе. Важно показать читателям будущих поколений, что автор «Венецианского купца» и всех остальных произведений шекспировского канона не может быть ростовщиком ни в малейшей степени. А документально известно, что Уильям Шакспер ссужал деньги и преследовал в судебном порядке тех, кто задерживался с возвратом долга... Шакспер не Шекспир! — сразу же (а «Венецианский купец» написан не позднее 1594 года) и однозначно устанавливает автор свою метапозицию. Не исключено даже, что выбор рода Шаксперов на роль живой маски Шекспира связан именно с пристрастием этого рода к ростовщичеству. Уж ростовщика-то никто всерьез не сочтет Шекспиром, рассуждал автор. и оказался в этом вопросе совершенным средневековым ретроградом: ремесло ростовщиков стало со временем не просто престижным, а одним из самых престижных в обществе. Теперь их называют почтительно банкирами. И банкиры всегда поддержат своего звонкой или виртуальной монетой: монетаризм шагает по планете, и Шекспир был первым, кто предсказал губительность этого зла.

Но Шекспир и прямо намекает на какую-то тайну, непосредственно с сюжетом «Венецианского купца» не связанную:

«...умен тот отец, что узнает собственного ребенка. Ладно, старик, я вам все расскажу про вашего сына. (Становится на колени.) Благослови меня. Правда должна выйти на свет: убийства долго скрывать нельзя! Кто чей сын, это скрыть можно, но в конце концов правда выйдет наружу» (2.2. пер. Т.А. Щепкиной-Куперник). (...it is a wise father that knows his own child. Well, old man, I will tell you news of your son: give me your blessing: truth will come to light; murder cannot be hid long; a man's son may, but at the length truth will out). («...любой мудрый отец (при) знает свое собственное дитя. Я сообщу вам новости о вашем сыне, благословите меня, правда выйдет на свет; убийство не может быть долго скрыто; сын человеческий может [попытаться], но в конце концов правда обнаружится». Подстрочник мой. — И.П.)

Выделенный текст совершенно не мотивирован ни ходом действия, ни характером персонажа. Прямая перекличка с «Гамлетом» во фразах «truth will come to light» и «murder cannot be hid long». Но в чем правда и кто чей убийца — остается загадкой. Правда, выражение truth will come to light, учитывая, что английское слово truth соответствует по смыслу латинскому корню Ver-, можно прочитать как «Де Вер Уилла вывел к свету» (с некоторой грамматической натяжкой) или просто как «Вер выйдет на свет Божий».

Ну и в «Венецианском купце», конечно, обнаруживается двойничество: «Двойственной душой клянись: доверья это стоит» (5.1, пер. Т.А. Щепкиной-Куперник). Не говоря уж о паре дам, переодетых в мужское платье, спасших Антонио от вырезания сердца. Кто скажет, что здесь цель не оправдывает карнавальные средства ее достижения?

Примечания

1. Ростовщик — ругательное слово во многих пьесах Шекспира, хотя бы в том же «Тимоне Афинском», где ростовщичество тесно связано с проблематикой пьесы, или в «Зимней сказке», где по сюжету разговор о ростовщике вообще ни к чему, но где в песенке высмеивается не только ростовщик, но и его жена, которая родила 20 мешков золота, а потом захотела поесть гадючьих голов и жареных лягушек (4.3).