«Буря»

Позднюю драму-сказку «Буря» исследователи воспринимают как поэтическое завещание Шекспира, как размышление о воздействии искусства на жизнь людей и прощание Шекспира с театром. В этом толковании много верного, хотя трудно предполагать, что драматург в свои сорок семь лет («Буря» написана в 1611 или в 1612 г.) уже думал о каком-либо «завещании». В драме действительно изображен мир искусства — музыка, зрелища, поэзия, видения, люди преображаются под влиянием волшебных чар Ариэля — во всем этом можно видеть намерение Шекспира раскрыть глубокую и важную роль искусства. Однако в этом лишь одна сторона замысла драматурга.

В целом философский замысел Шекспира более сложен: «Буря» — это аллегорическая поэтическая сказка, в которой Шекспир ставит вопрос о средствах преобразования мира и человеческого общества, это своеобразная «драматическая утопия», отразившая античные и ренессансные идеи о наилучшем государственном устройстве, о роли науки, искусства, любви и поэзии в жизни общества, а также воздействие на Шекспира многих рассуждений Монтеня о жизни диких племен, о их нравах и обычаях, о социальном неравенстве и собственности.

Первая же сцена в драме — это аллегорическая картина морского шторма, которую можно воспринимать как пролог к главной теме — о средствах преобразования общества. Шторм символизирует потрясение в жизни государства. Метафора «корабль — государство» всегда окрашена в политические и социальные тона — как в драмах Шекспира, так и во многих сочинениях, античных и современных Шекспиру. Эту метафору использовал и Джон Фокс в сочинении «Мученики церкви», и Томас Мор в «Утопии», и Монтень — в десятой главе третьей книги, где он развивает мысль о том, что даже в моменты общественных бурь, когда кораблем стараются овладеть волны и ветры, опытный кормчий может его спасти.

Аллегорический смысл первой сцены не вызывает сомнений: кораблю угрожает стихийное бедствие, потрясение вызвало крушение иерархии, рухнули социальные перегородки, корабль гибнет, и в этот момент власть на корабле переходит к боцману-кормчему. «Убирайтесь с дороги, я говорю!» — кричит боцман королю Алонзо и дворянам Себастьяну и Антонио. Советник Гонзало напоминает о почтении к королю, но боцман дерзко отвечает: «Какое дело этим волнам до имени короля». Добрый Гонзало уверен, что боцмана повесят за оскорбление короля несмотря на то, что этот боцман спасет корабль. Даже в момент опасности Антонио и Себастьян сохраняют свои дворянские привычки и осыпают матросов и боцмана грубой бранью и нелепыми обвинениями: «Нас погубят эти пьяницы». На эти ругательства боцман отвечает: «Работайте сами». Нетрудно видеть, что аллегория социально окрашена: в период общественного бедствия, угрожающего гибелью государству, обнажаются все социальные конфликты, проясняется истинная ценность людей, спасение зависит от знания и опыта, а не от положения людей в общественной иерархии.

Если во многих более ранних драмах образ корабля, застигнутого бурей, связан у Шекспира с идеей стихийного социального потрясения, то в драме «Буря» шторм вызван разумом и властью ученого: мудрец Просперо вызвал бурю, чтобы восстановить справедливость и наказать преступников.

Мысль о связи науки и государственного управления возникает в рассказе Просперо о прошлых событиях: он был герцогом Миланским, но увлекся изучением наук и передал власть своему брату Антонио. Метафора в речи Просперо раскрывает связь власти и состояния государственных дел. Власть пробудила в Антонио его дурные страсти. Владея ключами от всех должностей, зная, кого возвысить, а кого повергнуть вниз, Антонио «все сердца в государстве настроил на ту ноту, какая нравилась его слуху». Он «высасывал соки из ствола» законного властителя, в конце концов вошел в сношения с врагом Просперо неаполитанским королем Алонзо и захватил власть.

Шекспир решает проблему отношений государственной власти и науки во многом иначе, нежели Монтень. Монтень скептически относится к идеям Платона о том, что управлять должны философы. Он говорит о своеобразии мышления ученых, которое мешает им управлять делами. Шекспир же показывает, что если мудрецы откажутся от государственных дел, то захватившие власть честолюбцы могут привести к гибели и государство и самих ученых.

Образы Ариэля и Калибана часто получают аллегорическое истолкование, они создают контраст между властью искусства и низменными, грубыми страстями в человеческой природе. Это противопоставление насыщено множеством разных, слабо связанных друг с другом ассоциаций. Несомненно, что Ариэль воплощает силы природы и всех видов искусства: он умеет летать, плавать, вызывать гром, молнию, он не горит в огне, быстро мчится на облаках, он воспроизводит рев морской бури, возбуждает видения в воображении людей, он обладает властью не только над природой, но и над чувствами людей, вызывает любовь в сердцах Миранды и Фердинанда, раскаяние в душе Алонзо, страх Себастьяно и Антонио, даже Калибан поддается воздействию волшебной музыки. Ариэль символизирует власть искусства над людьми, особенно власть театра — его «чудеса» могут восприниматься и как театральное представление.

Исследователи потратили немало усилий, чтобы разгадать аллегорию, связанную с образом ведьмы Сикораксы, матери Калибана, которая до появления Просперо владела островом. За строптивый нрав она заключила Ариэля в расщепленную сосну, и только Просперо освободил его от мучений и заставил служить себе. Образ Сикораксы символизирует в пьесе власть невежественной грубой силы, политические и религиозные преследования, угнетающие разум, фантазию, искусство. Однако природа Ариэля такова, что он с трудом подчиняется даже разумному и доброму господину, он жаждет получить полную свободу и служит целям Просперо только временно, т. е. по природе творческие силы человека стремятся к свободе, однако они вынуждены подчиняться или злым или добрым силам, и их полная независимость от человеческого общества относительна— свободны лишь стихийные силы природы, но искусство должно быть подчинено власти разума.

Образ Калибана часто воспринимают лишь как олицетворение грубых пороков или низших слоев общества, выполняющих черную работу. Думается, что творение Шекспира значительно сложнее, поэтому и абстрактно-психологическое и узкосоциальное толкования образа являются упрощением. Это порождение поэтической фантазии прежде всего стало возможно в эпоху географических открытий, когда европейцы узнали о жизни и нравах диких племен. Во многих отношениях и утопические мечты советника Гонзало и образ Калибана связаны в драме Шекспира с идеями Монтеня, который восхвалял обычаи дикарей во вновь открытых землях.

Почему Просперо оказывается резким и даже грубым в обращении со своим «рабом» Калибаном? Это объясняется тем, что когда-то Калибан пытался обесчестить Миранду, и потому Просперо был вынужден применить к нему принуждение. Кроме того, Просперо признается, что только воспитанием не может изменить грубую природу Калибана. И он оказывается прав: Калибан восторженно приветствует шута Тринкуло и дворецкого Стефано, которым он за бутылку «божественного напитка» готов отдать и свою свободу и весь остров. Калибан уговаривает их убить Просперо, сжечь его книги и завладеть островом. Эта аллегория говорит о том, что Шекспир разделял опасения гуманистов относительно народных мятежей: в драме показано, как бунт дикаря и пьяных слуг едва не закончился гибелью мудреца и волшебника. Весь бунт изображен в комическом свете, особенно смешно звучит в устах пьянчуги-дворецкого песенка, которая заканчивается припевом: «Мысль свободна». В аллегорической форме изображено бессмысленное и глупое бунтарство пьяниц и невежд, которые стремятся к «свободе» от труда и всяких законов, сдерживающих их низменные страсти.

Поэтическая аллегория заключена и в изображении любви Миранды и Фердинанда. Тема любви в этой драме органически связана с общим замыслом, с темой воспитания людей. Просперо с помощью Ариэля возбудил их любовь, но он воздвигает препятствия, чтобы испытать истинность и прочность возникшего чувства. Его наставления Фердинанду несомненно отражают авторские идеи: он призывает юного принца к сдержанности и терпению: если до свершения священного брачного обряда он «развяжет узел девственности», их союз будет непрочным: «Бесплодная ненависть, презрение с горечью во взгляде и раздоры насыплют на брачное ложе такие отвратительные сорняки, что вы оба его возненавидите: поэтому будь осторожен». В ответ Фердинанд говорит о том, что его цель — спокойный союз, прекрасное потомство и долгая жизнь, его любовь такого свойства, что ни темнота, ни удобный случай, ни сильное искушение, ни любой злой гений не смогут побудить его честь растаять перед вожделением и в праздничный день притупить всю остроту желанья. Тогда Просперо показывает театральное представление — свадебную «маску», в которой Ирида, Церера и Юнона приносят свои дары счастливым влюбленным. Пение, музыка, танцы нимф — весь театральный праздник порождает у Просперо образное суждение о жизни: когда-нибудь все в мире растает, как эти видения, и даже великий земной шар растворится без следа: «Мы сотканы из той же ткани, что и сны, и наша маленькая жизнь окружена сном». И Просперо отказывается от волшебной власти. Это решение не означает примирения мудреца со злом, это всего лишь признание, что жизнь человеческая имеет предел, что даже мудрейшие люди когда-либо исчезнут — как все, что существует. Просперо осуществил свои цели — он восстановил справедливость, сделал людей лучше, наказал преступление, вернулся в мир людей и даровал счастье дочери и юному принцу, он повелевал стихиями и людьми, но и он признает, что силы человека не беспредельны, в этом смысл грустного финала волшебной поэтической сказки.

Своеобразие метафор и аллегорий в так называемых «проблемных» и «романтических» драмах последнего периода состоит в том, что они усиливают свойственную этим пьесам дидактическую направленность, заостряют те или иные «проблемы», служат созданию атмосферы чудесного, сказочного начала, помогающего разрешению трагических по своему характеру конфликтов, подобно тому как в сказках они заканчиваются победой добра и всеобщим примирением.