Заговор

Шекспир вводит нас в историю Датского принца не с момента, где действовал бы сам Гамлет или его противники. Он начинает с эпизода, происходящего на площадке, где стоит охрана, несущая караул по случаю введенного в стране комендантского часа.

Какая это чудесная сцена, сколько в ней одной пищи для раздумий, для открытия художественных красот... Как действенна и событийна эта якобы «экспозиция»!

Бьет полночь, и вместе с боем часов появляется Бернардо, быстро отправляющий в казарму непосвященного в происходящие в замке таинственные события Франциско. Как интересно:

— А встретятся Гораций и Марцелл,
Подсменные мои, — поторопите.
— Послушать, не они ли. — Кто идет?

А дальше Бернардо куда-то исчезает. Пришедший Марцелл тоже поторопил Франциско, а потом зовет Бернардо, которого не видит: «Эй, Бернардо!» Куда же тот исчез?

Все проникнуто атмосферой секретности и тайны. Вероятно, Бернардо, удостоверившись в приближении своих друзей, поспешил проверить площадку, убедиться, нет ли поблизости посторонних. Все хорошо, Франциско, который может стать ненужным свидетелем, вовремя отправлен в казарму. А спешить надо: призрак всегда является между двенадцатью и часом. Но зачем здесь Горацио, штатский человек и вообще чужак? Действительно, что его «из Виттенберга принесло», как позже спросит Гамлет?

— Я приехал
На похороны вашего отца.
— Мой друг, не смейтесь надо мной. Хотите
«На свадьбу вашей матери» — сказать?
— Да, правда, это следовало быстро.
Этот разговор состоится через несколько часов.
Когда же приехал Горацио?

— Король умер уже достаточно давно. «Два месяца, как умер... Двух не будет», — скажет Гамлет за минуту до встречи с Горацио. Итак, с похорон короля, на которые приехал Горацио, прошло около двух месяцев! Где же был он все это время? Что делал? Почему не встретился с Гамлетом? — Неужели «недосмотр» Шекспира? Можно, конечно, оправдать эту якобы несообразность беззаботной неряшливостью гения. Но можно пофантазировать и по-другому.

Зачем Горацио, человеку предельно далекому от двора, мчаться из Виттенберга на похороны короля, мчаться, по-видимому, тайком от своего августейшего однокашника, сына покойного? И почему в трудную для Гамлета минуту он ничем не помог другу, хотя повидаться с ним ничто как будто не мешало, — ведь после встречи с Призраком Горацио делает это незамедлительно. Значит, не поддержать приятеля в горе спешил Горацио, значит, произошло что-то непредвиденное, что заставило его скрываться столько времени.

А неожиданность произошла только одна: Гамлет не стал королем! Горацио думал не о выражении сочувствия горю друга (иначе он сделал бы это давно!), ему нужно было поздравить друга, с которым он пока не так уж и близок, — с взошествием на престол! Зачем?

— Тут Шекспир оставляет нам большой простор для фантазии. Но, судя по всему, Горацио не корыстолюбив и не тщеславен, нет оснований заподозрить его в стремлении, пользуясь знакомством с наследником престола, присосаться к новой власти, урвать себе должность или какую-либо другую кормушку. Значит, мотив его приезда был скорее всего бескорыстным. Представляется, что Горацио, имеющий совершенно определенные нравственные убеждения и политические взгляды «римской» (читай: республиканской) ориентации, знающий близко (но не дружески!) принца, как доброго малого, чью репутацию, правда, подмочила нежная дружба с Розенкранцем и Гильденстерном, которые ему, по всей очевидности, были в свое время куда ближе, чем аскет Горацио, — надеялся на какие-то возможные перемены в жизни Дании, а может быть и рассчитывал оказать определенное влияние на новоиспеченного монарха.

(В скобках — какая это интересная тема в Гамлете — тема Рима! Она возникает с рассказом Горацио:

— В года расцвета Рима, в дни побед,
Пред тем как властный Юлий пал...

— Потом Гамлет бросит незаконченную фразу: «Когда Росций был в Риме актером...»; а дальше Полоний: «Я играл Юлия Цезаря. Меня убивали в Капитолии. Брут убил меня». И заканчивается тема словами Горацио:

— Я не датчанин — римлянин скорей.

— Как ориентируется Шекспир на этот тираноборческий сюжет, как связывает с ним образ Горацио! Это понятно: «Юлий Цезарь» написан Шекспиром в 1599 г., — «Гамлет» в 1601 г. Приметы, «бегущие впереди событий «Гамлета», ассоциативно связаны с сюжетом падения «властного Юлия», с «годами расцвета Рима». Шекспир возвращается к ситуации недавно написанной трагедии, ищет новый подход к ее конфликту. Об этом мы будем еще иметь возможность вспомнить.)

Итак, скорее всего, Горацио связывает с воцарением Гамлета какие-то реформаторские надежды, мечтает об установлении нового правления, не считая Клавдия способным что-либо коренным образом изменить в положении страны. Вот он и бродит вокруг Эльсинора, как будет потом бродить Лаэрт, «держась поодаль, живя молвой и веря болтунам». А слухов, вероятно, предостаточно. И странная внезапность кончины короля (официальная версия: «змея ужалила»), и молчание властей в течение двух месяцев о положении в стране, и подготовка к войне, — этого, как всегда бывает в смутные времена жизни любого государства, — довольно, чтобы дать изрядную пищу и для слухов, и для подозрений, из которых можно извлечь и крупицу истины. Вот так, в поисках информации о существе событий, еще надеясь, очевидно, на возможную смену руководства и принятие власти Гамлетом, Горацио и «выходит» на двух офицеров — Бернардо и Марцелла, — с которыми встретился где-нибудь в трактире (уж не у Иогана ли?), и те выболтали ему свой секрет о встреченном минувшей ночью призраке покойного короля.

До чего же все интересно! Призраки, как утверждают шекспироведы, (а кому, как не шекспироведам дано все знать про нечистую силу) обладают свойством являться только тем, кому хотят быть видимыми. Тень отца Гамлета вполне владеет этим искусством, явившись в нужный момент принцу и оставаясь в то же время невидимой для Гертруды. Однако сначала Дух видим и для офицеров, и для Горацио, — для всех вместе. Более того, он демонстративно разгуливает по оборонительным сооружениям, явно желая привлечь к себе внимание. Оставив техническую сторону этой «являемости» на совести самого выходца из загробия, попробуем понять ее мотивы. Почему Дух сразу не явился сыну и все ему не рассказал? Зачем надо действовать через посредников? А то, что покойный король хочет пообщаться именно с Гамлетом и наедине — это несомненно из дальнейшего...

— Скорее всего, Призрак, одержимый идеей мести настолько, что эта месть ему сейчас куда важнее раскаяния в содеянных грехах, — не стал бы беречь своего сынка и специально готовить его к встрече с собой. Жажда мести жжет покойника сильнее, чем адское пламя. Здесь не до сентиментов. Но вот сможет ли отомстить за него сын, сможет ли загореться делом мести, — судя по всему, весьма сомнительно для папаши. Какая сатанинская удовлетворенность изувера выразится вздохом облегчения: «Вижу, ты готов» — когда, потратив немало красноречия, он доведет своего сына до готовности мстить. Вот потому-то и нужны Призраку свидетели, соучастники, которые вынудят принца действовать, повяжут его обязательствами, не дадут ему возможности отступить. Соучастники, с которыми он потом, не удовлетворяясь простыми словесными заверениями сына, свяжет принца клятвой на мече.

Момент его первого явления обусловлен, очевидно, тем, что ждать далее нельзя: завтра произойдет некая официальная церемония, после которой Гамлет может вообще уехать обратно в Виттенберг.

А почему офицеры посвятили в свою тайну Горацио? Делают ли они какие-либо выводы из появления Призрака, связывают ли с ним планы на будущее? — Разумеется, нет! Они абсолютно не знают, что делать им с этой диковиной, не понимают смысла происходящего. Скорее всего, это для них жутковатый, но забавный анекдот, красящий однообразную лямку военной службы при дворе. Как чудно написано! Еще вчера они стояли, «как громом пораженные», а сегодня, убедившись в безвредности Духа, осмелели; главным интересом сейчас для них оказывается предстоящая встреча Горацио с чудом из загробного мира. Они поддразнивают студента, даже запугивают его. А тот, делая вид, что вообще не верит в духов (потом окажется, что этот «материалист» вполне осведомлен во всех вопросах общения с нечистью и прекрасно толкует что к чему), старается скрыть свое волнение и, возможно, несколько трусит.

Но вот Призрак появился! Горацио онемел. Офицерам надо, чтобы Горацио заговорил с бывшим королем. Зачем? — да просто так, из любопытства: уж если эта «странность» здесь шляется, так хоть голос ее услышать, что ли... Пока их мало интересует смысл того, что можно узнать от Духа. Горацио что-то лепечет. Призрак уходит, так ничего и не ответив. Марцелл в досаде, а Бернардо приходится приводить Горацио в чувство. Даже по щеке его похлопал, чтобы из столбняка вывести. Горацио очухался, и вдруг:

Подробностей разгадки я не знаю,
Но, в общем, вероятно, это знак
Грозящих государству потрясений.

Вот это да! Офицерам и в голову не приходило связать свою жуткую ночную забаву с политикой. Их туповатые мозги со скрипом начинают ворочаться, происходит движение мысли, для них самих новое и неожиданное. Марцелл разражается массой вопросов о «текущих событиях». И Горацио на эти вопросы дает свой ответ, стремясь расшевелить в офицерах зародившуюся способность к думанию, направить ее в крамольную сторону, объясняя условия договора, по которому досталась Дании земля Фортинбраса, рассказывая о сборах младшего Фортинбраса, но не поддерживая ничуть политику нынешнего Датского руководства, а, наоборот, трактуя момент, как «сумятицу и сутолоку в крае», подталкивая к недовольству. Как быстро крамола дает всходы, попав на благодатную почву! Уже Бернардо соглашается с Горацио:

Я думаю, что так оно и есть.
Не зря обходит в латах караулы
Зловещий призрак, схожий с королем,
Который был и есть тех войн виновник.

Вот тут-то и напоминает Горацио своим приятелям об аналогичной ситуации в Риме.

Теперь все изменилось. Пришедшего вновь Призрака встречают уже совсем другие люди. Они заряжены готовностью к действию, распалено их воображение. Горацио смело и настойчиво приступает к допросу Тени. Призрак загадочно молчит и удаляется (тут еще и петух запел!). А студент так разошелся, что приказывает Марцеллу задержать покойника. И тот, срывающимся от восторга голосом, уточняет: «Ударить алебардой?»

— Бей, если увернется.
— Вот он!
— Вот!
(У Морозова — точнее: «Ударь, если оно не остановится».)

В упоении от собственной дерзости лихие ребята гоняются за Призраком, лупят его алебардой (а это уже генеральная репетиция цареубийства!), улюлюкают. А потом в полном удовольствии констатируют:

— Ушел!
Мы раздражаем царственную тень
Открытым проявлением насилья.

Они еще приходят в себя, перебирают подробности происшествия. Дух захватывает от собственной смелости. И вдруг Горацио опять все поворачивает в совершенно новое русло:

— И мой совет:
Поставим принца Гамлета в известность
О виденном. Ручаюсь жизнью, дух,
Немой при нас, прервет пред ним молчанье.

Ребята даже онемели от такого предложения. Горацио приходится повторить: «Ну как, друзья, по-вашему?” — И вот уже совсем крамола, более того, государственное преступление:

— Сказать,
Как долг любви и преданность внушают?

А ведь долг, воинская присяга обязывают офицеров донести о происшедшем не Гамлету, а Клавдию! Горацио толкает их на измену!

Не понять этого офицеры не могут. Нужно решиться, сообразить... Перед ними открывается захватывающая перспектива возможного переворота. Посадить на трон Гамлета, стать его ближайшими сподвижниками! Это же прямая дорога в высшие чины! Им, конечно, нет дела до того, зачем Горацио нужен этот переворот, какую цель преследует тот в своей борьбе за смену властителя. У них цели свои, куда более простые и понятные, но до чего же заманчивые. И они решаются:

— По-моему, сказать. Да и к тому же
Я знаю, где найти его сегодня.

Все. Заговор двух офицеров и одного интеллектуала с целью свергнуть Клавдия и посадить на трон Гамлета — состоялся...