Глава 72. Друзья, — он молвит, — ждут со мною встречи¹

После смерти отца Шекспир стал чаще ездить в Стратфорд, чтобы повидаться с матерью, женой и семейством. Его взор постепенно обратился к родному городу, и он стал потихоньку перестраивать свою жизнь, проводя все больше времени у себя на родине. Опыт человеческой жизни часто подсказывает, что следует вернуться в родные края. В своих поздних пьесах Шекспир радостно воссоединяет семьи и разрешает старые противоречия. К истории возвращения Шекспира домой мы должны прибавить еще один факт, который имеет отношение к Оксфорду.

Не вполне ясно, что именно связывало Шекспира с Оксфордом. Некоторые исследователи высказывали предположения, будто он пользовался Бодлианской библиотекой, основанной в 1602 году; это весьма сомнительно, зато точно известно, что он взял в привычку останавливаться в Оксфорде на пути из Лондона в Стратфорд. Об этом упоминают три разных источника. Один из них — дневник оксфордского антиквара Томаса Хирна; автор утверждает, что Шекспир «всегда проводил час-другой в оксфордской таверне «Корона», где хозяином был некий Давенант». Тридцать лет спустя Александр Поуп, который не мог знать о дневнике Хирна, сообщал то же самое:

Шекспир часто поддавался искушению завернуть в оксфордскую «Корону» на пути в Лондон или обратно. Хозяйка была женщиной замечательной красоты и блестящего ума; ее муж, мистер Джон Давенант (впоследствии мэр города), мрачный меланхоличный человек, также как и его жена, находил большое удовольствие в такой приятной компании.

Обри завершает рассказ замечанием, что «Шекспир по дороге обычно останавливался в этом доме в Оксоне, где встречали с исключительным почтением».

Джон и Дженет Давенант — супружеская чета из Лондона. Давенант, поставщик вина с Мэйден-Лейн, когда-то познакомился с Шекспиром. По утверждению современника, Давенант «был любителем и поклонником театра и драматургов, Шекспира в особенности». В 1601 году, после того как шестеро детей Давенантов один за другим умерли при рождении или в младенчестве, супруги решили перебраться в Оксфорд, где воздух был здоровее. Здесь они открыли таверну, известную просто как «Таверна», в четырехэтажном здании на восточной стороне Корн-маркета. Это была не гостиница, дававшая приют путешественникам, а просто место для дружеской пирушки. Если Шекспир, что вполне вероятно, действительно останавливался у Давенантов, то скорее в качестве гостя, а не клиента. Оксфордский воздух пошел на пользу, и у Давенантов родилось семеро здоровых детей. Их старший сын Роберт вспоминал, как Шекспир осыпал его «сотнями поцелуев». Второй сын, Уильям, крестник Шекспира, явно названный в его честь, рассказал более сомнительную историю.

И Хирн, и Поуп утверждают, что Уильям Давенант называл себя не только крестником, но и незаконным сыном Шекспира. Как замечает в скобках Хирн, «весьма вероятно, что это правда». Оба рассказывают историю, как один старик в городе спросил мальчика, почему он так торопится домой; тот ответил: «Чтобы увидеться с моим крестным² — Шекспиром». На что старый джентльмен отвечал: «Ты хороший мальчик, но смотри, не поминай имя Господа всуе».

Эта история, конечно, весьма сомнительна, ведь нечто подобное рассказывали не только о Шекспире; однако она подтверждала всеобщее мнение, что драматург был изрядным ходоком. Даже в старости Уильям Давенант не пытался развеять слухи о том, будто он — незаконный сын Шекспира: он по-прежнему это с гордостью подтверждал. Как заметил Обри, «в городе считают, что сэр Уильям приходится Шекспиру не только поэтическим наследником». Уильям Давенант сам был поэтом и драматургом и этим в какой-то мере объясняется то упорство, с каким он позорил свою мать, объявляя своим отцом знаменитого человека. Надо признать, он сослужил Шекспиру хорошую службу. Взяв в помощники Джона Драйдена, он переделал «Макбета» и «Бурю», обеспечив тем самым преемственность шекспировского театра; при его участии были возобновлены постановки девяти пьес после реставрации монархии в 1660 году.

В «Короне» были обнаружены фрески шестнадцатого столетия, одна из них — с монограммой «IHS», католическим знаком, обозначающим Христа³. Сам Уильям Давенант в преклонные годы был католиком и роялистом. Так что Шекспир оказался в подходящей компании. О Давенанте также говорили, что он внешне напоминает Шекспира, но об этом сходстве нельзя было судить с определенностью: Давенант болел сифилисом и лишился носа в результате лечения ртутью. По замечанию современника, «отсутствие носа придает странность его лицу». Точно можно сказать только одно: в нем не было ничего от шекспировской гениальности.

Интересно, однако, поразмышлять, как выглядел Шекспир в зрелые годы. Юношеская стройность и подвижность остались в прошлом. По свидетельству Обри, это был красивый, хорошо сложенный мужчина, с годами приобретший некоторую дородность. Невозможно вообразить Шекспира толстяком. Его рыжеватые или каштановые волосы поредели, и, возможно, череп оголился, совсем как на гравюре Дройс-хута, украшающей Первое фолио. На этом изображении мы видим, что у Шекспира были полные губы, прямой нос, настороженный взгляд. Исчезла бородка, которую он отрастил в молодости, остались только небольшие усики. По форме головы профессионал-френолог составил заключение, что драматург был наделен «стремлением к идеалу, любознательностью, остроумием, способностью к подражанию, доброжелательностью и достоинством» с «некоторой склонностью к разрушению и стяжательству». Его череп свидетельствует о «высокой восприимчивости, активности, стремительности и любви к действию».

Он, несомненно, хорошо одевался; о его аккуратности и чистоплотности можно судить по многим репликам и ремаркам в его пьесах. Обычный костюм елизаветинского джентльмена включал украшенный драгоценностями стеганый шелковый камзол; по торжественным случаям его дополняли гофрированным воротником; на камзол надевался жилет из тонкой кожи или дорогой ткани. Мужчины носили короткие облегающие штаны, которые пристегивались к камзолу и подвязывались под коленями. Гульфики к тому времени уже вышли из моды. Под камзол надевалась батистовая рубашка. Она могла быть застегнута наглухо или открыта у ворота; на некоторых сомнительных портретах Шекспир изображен в рубашке с широким воротником. Шекспир щеголял в шелковых чулках и кожаных башмаках разных цветов, на каблуках и пробковых подошвах. Он носил плащ, который обычно перекидывался через плечо и мог быть любой длины — и коротким, до пояса, и длинным, до щиколоток, а также меч — знак, отличавший джентльмена. У него была высокая шляпа; чем выше шляпа, тем выше положение в обществе. В позднюю тюдоровскую эпоху одежда приобрела особое значение. Некий наставник в искусстве быть джентльменом говорил: «В наши дни сотни фунтов недостаточно, чтобы украсить одеяние одного джентльмена». Нет оснований полагать, что Шекспир одевался безвкусно или крикливо, это далеко не так, однако, вероятно, он выглядел не менее элегантно, чем самые знаменитые современники.

Возможно, портрет работы Дройсхута, который понравился коллегам Шекспира и украсил посмертное издание его избранных пьес, более всего походил на оригинал. Мартин Дройсхут не мог писать его с натуры, так как к моменту кончины драматурга ему едва исполнилось пятнадцать лет. Но он принадлежал к династии фламандских художников, живших в Лондоне. Его отец, Майкл Дройсхут, был гравером, а дядя, Мартин Дройсхут, — живописцем. Возможно, гравюра младшего Дройсхута выполнена на основе более раннего, впоследствии утраченного изображения. В портрете этом также заметно сходство с памятником, установленным на могиле Шекспира в стратфордской церкви. На скульптурном портрете Шекспир изображен с бородой; по-видимому, в течение жизни драматург несколько раз то отращивал, то сбривал бороду, в зависимости от настроения.

Один шекспировед заметил, что бюст на могиле Шекспира скорее напоминает «самодовольного мясника». Однако нет никаких сомнений в том, что изображение весьма близко к оригиналу: по утверждению стратфордского летописца, «голову, несомненно, лепили с посмертной маски». Это, должно быть, устраивало близких Шекспира, заказавших бюст. Его создал голландский художник Джерард Джонсон, живший в Саутуорке неподалеку от «Глобуса». У него было достаточно случаев изучить свою модель. Почему бы великому писателю и не походить на мясника, довольного собой или недовольного, тем более что впоследствии ходили слухи, будто когда-то он работал подмастерьем у мясника. Он вполне мог иметь внушительный и цветущий вид, коим отличались английские мясники. И почему бы ему действительно не выглядеть довольным собой?

Существуют другие портреты, привлекшие внимание потомства, хотя бы потому, что вопрос о том, как на самом деле выглядел Шекспир, похоже, останется без ответа. Все эти изображения в какой-то степени схожи между собой. На одном полотне, известном ныне как «Портрет Чандоса» (около 1610), изображен человек 30—40 лет в черном шелковом камзоле; у него смуглый цвет лица, а черные кудри и золотая серьга в ухе заставляют думать, что перед нами цыган или какой-нибудь европеец-южанин. Однажды кто-то полушутя предположил, что этот портрет изображает Шекспира в роли Шейлока. Сама картина имеет долгую и сложную историю, из которой понятно одно: что это за портрет и откуда он взялся, неясно.

Более утонченный и благородный образ предстает перед зрителем на картине, известной как «Портрет Янсена» (около 1620): живость лица подчеркнута изысканностью дорогого камзола. «Портрет Фелтона» (вероятно, XVIII века) выполнен на маленькой деревянной дощечке и изображает человека лет тридцати с лишним, у него выпуклый лоб, но никаких других запоминающихся особенностей вы не заметите. «Портрет Флауэра» близок к гравюре Дройсхута; некоторые исследователи пришли к убеждению, что это и есть утраченная картина, которая стала основой гравюры, помещенной в фолио; портрет датирован 1609 годом и написан поверх изображения Мадонны, выполненного в пятнадцатом столетии. Вокруг датировки велись ожесточенные споры. Но тем дело и кончилось. Все эти картины отличаются «фамильным сходством», потому что источник у них один — работа Дройсхута.

Заметное исключение составляет лишь портрет Графтона (около 1588), о котором писали в связи с шекспировской биографией. На нем изображен молодой, модно одетый человек лет двадцати с небольшим; его заранее отвергли на том основании, что Шекспир не был состоятельным человеком в начале своей карьеры. Как мы видели, этот аргумент больше не считается убедительным⁴, и достоинства портрета можно оценивать, не обращая внимания на подобные соображения. Если поместить этот портрет рядом с гравюрой Дройсхута, то между изображением человека среднего возраста и юношей на портрете обнаружится явное сходство. Все эти портреты, застрявшие среди догадок и неопределенности, похожи на Шекспира в ином, не фотографическом смысле: они говорят о том, сколь неуловим он в реальном мире. Они также дают понять, что представление о том, как он выглядел, может не иметь ничего общего с его настоящей внешностью. Он мог быть смуглым. Мог носить серьгу в ухе. Он даже мог в последние годы жизни превратиться в толстяка.

Примечания

1. «Венера и Адонис». Пер. А. Курошевой.

2. По-английски крестный — godfather (букв, «отец в боге»).

3. Первоначально сокращение греческого имени ΙΗΣΟΥΣ. В латинском варианте «IHS» часто толковалось как «Jesus Hominum Salvator» («Иисус — спаситель человечества»).

4. См. главу 31.