Глава IV. «Король Лир» и Книга Иова — полемические заметки

Великая трагедия «Король Лир» редко сопоставляется с библейскими текстами, слишком многочисленны источники сюжета, а также произведения, которые в той или иной степени повлияли на словесные образы и язык персонажей. В этой психологической, социальной и философской трагедии Шекспир ставит вечные вопросы, связанные с жизнью человеческого общества в разные эпохи. Поэтому говорить о влиянии Библии в этой трагедии очень трудно, и сопоставления, даже если они дают примеры сходных мест, часто приводят к сомнительным выводам, поскольку подобные параллели выхвачены из контекста и не учитывают других возможных источников тех или иных идей.

Непосредственный источник сюжета — легенда о британском короле Леире и его трех дочерях, приведенная в сочинении Джеффри Монмутского «История Британии» и использованная Холиншедом. У Холиншеда почерпнули материал и Эдмунд Спенсер в алегорической поэме «Королева фей», где очень кратко изложена легенда в соответствии с источником,¹ а позднее неизвестный автор пьесы «Правдивая история о короле Леире и его трех дочерях Гонерил, Реган и Корделле» — пьеса была опубликована в 1605 г. и послужила Шекспиру одним из источников. История герцога Глостера и его сыновей рассказана в романе Филиппа Сиднея «Аркадия графини Пембрук», третье его издание вышло в 1598 г., в нем передана легенда о горестной судьбе законного короля Пафлагонии, ослепленного его побочным сыном.²

Лексика в трагедии Шекспира отличается необычайным даже для Шекспира разнообразием. Более двадцати мест навеяны чтением «Опытов» Монтеня в английском переводе Джона Флорио; установлено, что из этого перевода Шекспир почерпнул более 116 слов, которые ранее в его драмах не встречались. Кроме того, использованы многие имена, слова и целые фразы из сочинения Сэмюела Харснета «Разоблачение отъявленных папистских обманщиков» (1603 г.) — главным образом в речах «безумного» Эдгара.

Библейские аллюзии почти не упоминаются в комментариях к тексту этой трагедии. Поэтому вызывает интерес попытка П. Милварда сопоставить трагедию с Книгой Иова и доказать, что поведение персонажей Шекспир представил в духе религиозных представлений о мире и человеческих отношениях. На некоторых примерах, приведенных в книге Милварда, необходимо остановиться подробнее, потому что, с моей точки зрения, выводы автора по существенным вопросам истолкования трагедии в целом и отдельных сцен являются сомнительными, а иногда и произвольными.

Как и многие исследователи, автор ошибочно воспринимает поведение Лира и Корделии в 1-й сцене, но и добавляет собственное обобщение: будто бы Лир совершает «первородных грех», изгоняя Корделию, подобно тому как в Библии Каин убивает Авеля. Только страдания помогают ему постигнуть истину, которая открылась ему, как «блудному сыну».³ При этом «грехом» Лира автор считает и те страшные проклятия, которыми он осыпает старших дочерей. Складывается впечатление, что автор разделяет как справедливую ту оценку характера короля Лира, какую ему дают Гонерилья и Регана. Финал трагедии Милвард сравнивает с распятием Христа. Искаженное восприятие многих сцен и аллюзий, обнаруженных при сравнении с текстом Книги Иова, приводит автора к утверждению, что в этой трагедии Шекспир создал образ Лира, родственный образу долготерпеливого Иова. Этот вывод свидетельствует о том, что не только трагедию, но и Книгу Иова П. Милвард воспринимает упрощенно, а в ряде случаев полностью искаженно. Необходимо рассмотреть так называемые аллюзии с текстом Книги Иова без предвзятости и влияния собственных концепций.

Текст Книги Иова в Женевской Библии и комментарии к нему на полях этого издания Шекспир превосходно знал. Имя библейского страдальца упоминается несколько раз в комических сценах. Например, Фальстаф на угрозы Верховного судьи отвечает дерзкой репликой: «Я беден, как Иов, но не столь терпелив» (2 Г.IV, I, 2, 144). В комедии «Веселые виндзорские кумушки» («Веселые жены Виндзора») ревнивые мужья Форд и Пейдж встречают Фальстафа насмешливыми репликами: «... такой клеветник, как Сатана», «так беден, как Иов», «так порочен, как его жена» (Merry wives... V, 5, 162—164), последняя реплика связана с тем, что жена советовала Иову проклясть Бога.

Эпизод был хорошо знаком зрителям, а Иов уже в течение веков был символом долготерпения и преданности Богу. Насколько Шекспир разделял подобное восприятие, увидим в дальнейшем. Рассмотрим начальную сцену. Милвард сравнивает Корделию с Христом, которого предали, а в ее речах видит влияние христианских заповедей о долге перед родителями, хотя слова "bond" и "honor", приводимые критиком, настолько обычные, что никаких аналогий со священными текстами не вызывают. Реакция Корделии объясняется ее репликами «в сторону», когда она слышит лживые речи сестер о их любви к отцу. Ее молчание и сдержанность — протест против их лести, она даже намекает, что их заверения — ложь.

Реакция Лира на сдержанность Корделии совсем не говорит о каком-либо «грехе» — Лир плохо знал дочерей, но он больше всех любил Корделию и воспринял ее слова как черствость и неблагодарность — его реакция говорит о его бурном темпераменте и о психологическом потрясении — это, как мы сказали бы теперь, «психологический срыв», и Кент расценивает поступок Лира как умопомрачение, поведение, чуждое характеру Лира. Таков смысл первой сцены. В ней нет даже намека на библейские аллюзии.

Больше оснований говорить о религиозных идеях в речах старого герцога Глостера, когда небесные явления представляются ему знаками земных бедствий и распада всех связей в человеческом обществе. Скорбные сетования Глостер произносит в момент, когда Эдмунд убедил отца в намерении Эдгара его убить. Но можно вспомнить, что после ухода отца Эдмунд с насмешкой комментирует его слова, и комментарий Эдмунда вполне можно воспринять не только как иронию по отношению к легковерию отца, но и как суждение о глупости апелляций к небесам и божественному провидению вообще. Резкость и точность оценок не уменьшаются из-за того, что их произносит злодей. Известно, что в драмах Шекспира многие опасные истины высказывают злодеи. В данном монологе библейская лексика очевидна: «Вот изумительная человеческая глупость! Как только счастье от нас отворачивается, нередко по нашей же вине, мы обвиняем в своих бедах солнце, луну и звезды, как будто мы становимся злодеями по неизбежности, глупцами — по небесному велению, плутами, ворами и мошенниками — от воздействия небесных сфер, пьяницами, лгунами и прелюбодеями — под влиянием небесных светил, и вообще, как будто всем, что в нас есть гнусного, мы обязаны божественному произволению» (K.L., I, 2, 128—136, пер. T. Л. Щепкиной-Куперник).

Ирония касается не только «астрологических» объяснений, но и веры в божественное предначертание, о котором в библейских текстах говорят пророки. Иронически относится к пророчествам и шут, его реплики содержат насмешки над устройством мира, над ошибками Лира, к которому шут искренне привязан, и своими репликами он пытается отвлечь Лира от скорбных мыслей и от страстного гнева, рассуждая о всеобщих законах природы и человеческого общества.

В словах ослепленного Глостера встречаются упреки «богам»: «Как мошки для шалунов-мальчишек мы служим для богов — они убивают нас для забавы» (K.L., IV, 1, 38).

В монологе Лира о судьбе «бедных нагих несчастливцев» каждая мысль может быть соотнесена с библейскими изречениями, но Лир о них не вспоминает, это его собственный вывод, его сочувствие страданиям других людей. Сравнение его слов с рассуждениями о терпении в священных текстах Лир отвергает. «Не делайте меня таким глупцом, чтобы я терпеливо переносил все это», — обращается Лир к небесам (K.L., II, 4, 278—279). Уже в этих словах есть протест против библейских и евангельских наставлений, призывающих к терпению.

Сопоставление Книги Иова и трагедии Шекспира «Король Лир» приводит к выводу, противоположному, чем сделанный в книге П. Милварда. Автор, и это вполне естественно для верующего христианина, воспринимает образ Иова в традиционном духе: Иов для него — воплощение терпения и веры в благость Бога, за что в конце концов Бог возвращает ему свое благоволение и утраченные жизненные блага. Иов и во времена Шекспира, и в позднейшие века был символом терпения, его имя стало нарицательным. Однако необходимо прочесть и основной текст, и комментарии Женевской Библии, как, вероятно, читал Книгу Иова Шекспир, — ведь известно, что гений часто отвергает господствующие представления, это может быть особенно верно для столь оригинального мыслителя, каким был Шекспир. Шекспир критически воспринимал все свои источники, во многом он расходился с Холиншедом, авторами итальянских новелл, французских и английских драм, с Плутархом. Из разных объяснений событий, найденных им у Плутарха, он выбирал наиболее правдоподобные, хотя относился к Плутарху с особым доверием. Вполне вероятно, что Шекспир разошелся и с каноническим толкованием Книги Иова и образа знаменитого библейского праведника. При чтении этого глубокого и эмоционального произведения Шекспир мог почувствовать двойственность его содержания, тем более, что некоторые главы вполне можно отнести к драматическому жанру, в них персонажи ведут религиозные и философские диспуты и высказывают разные точки зрения. Не случайно Шекспир несколько раз возвращается к теме Иова.

В трагедии «Король Лир» присутствует аспект, напоминающий о бунтарском характере многих рассуждений Иова, хотя вполне естественно, что эта сторона библейского персонажа не освещалась в церковной пропаганде. Двойственность заключена уже в начале рассказа о жизни Иова. Иов был праведником, он честно нажил богатство, у него была хорошая семья, он строго исполнял все заповеди, был глубоко верующим, искренне преданным Богу. Внезапно Бог подверг его тяжким испытаниям — и сделал это по наущению сатаны. Спор возник потому, что сатана убедил Бога не в том, что Иов заслужил испытания, но в том, что Иов в несчастьях утратит веру. Итак, в самом начале возникает тема борьбы между Богом и сатаной за душу человека, и не вообще человека, как в средневековых моралите, а за душу праведника. Бог отдал власть над Иовом сатане, но запретил лишать Иова жизни.

Несчастья Иова имеют реальные причины, в них нет ничего сверхъестественного: савеяне убили слуг и увели скот, молния ударила в дом, и все сгорело, обрушился дом старшего сына, где в тот момент находились семь сыновей и три дочери Иова, и все они погибли, наконец халдеи убили его слуг и увели верблюдов.

Иов разорился и утратил близких, но он утешал себя тем, что нагим явился в этот мир и нагим уйдет — Бог дал, Бог и взял. Первая попытка пошатнуть веру в Бога не удалась. Сатана снова убедил Бога подвергнуть праведника еще более тяжким испытаниям — и Бог опять отдал Иова во власть Сатане. Сам по себе факт столь сильного влияния сатаны на всемогущего и всеблагого Бога уже содержит противоречие и порождает дерзкие мысли.

Весь покрытый язвами, Иов сидел посреди пепелища — это было все, что осталось от его дома. Тогда Иов стал молить о смерти, праведных там ждет покой, прекратится тирания «нечестивых», заключенные не услышат голосов своих угнетателей, и малые и великие будут в одном месте, и слуга освободится от господина. Иов проклинает день своего рождения, собирается рыть могилу с таким рвением, как будто ищет сокровища (Job 3:11—19). Эти сетования и суждения о смерти комментаторы часто сопоставляют с монологами Гамлета «Быть или не быть», но в данном случае видится начало протеста Иова, и в комментариях Женевской Библии отмечено, что подобная чрезмерная страстность привела Иова к заблуждениям (р. 229).

Иова навещают друзья, и в нескольких главах переданы диспуты об отношениях Бога и человека. О противостоянии Иова и его друзей рассказывается в главах 4—8, 23—28 и других. В большинстве случаев автор Книги Иова сочувствует ему, а рассуждения его друзей звучат как банальные церковные проповеди. Однако комментаторы Женевской Библии нередко выражают осуждение Иова. Дебаты касаются сложных вопросов, которые поставлены и в трагедии «Король Лир»: кто виноват в том, что в мире господствует зло, всегда ли Бог справедлив в распределении жизненных благ, как соотносится власть Бога с властью природы, что ждет человека в смерти, имеет ли право человек, измученный страданиями, на самоубийство? (Этот последний вопрос решен в христианском духе и в Книге Иова, и в трагедии: попытка старого Глостера покончить жизнь самоубийством предотвращена Эдгаром, и Глостер решает терпеть страдания до конца. Он вознагражден за это тем, что Эдгар ему открывается.

Испытав несчастья, Иов, как и Лир, постигает несчастья других и сочувствует им: в главе 24-й Иов перечисляет страдания бедняков: у них насильно отнимают скот и пищу, даже у сироты отобрали осла, у вдовы — быка, бедняков лишают крова, одежды, и все они вынуждены терпеть холод и скрываться в горах под прикрытием скал. Люди стонут, души их вопиют, но Бог не винит их угнетателей — даже когда убийца убивает бедняка. Эта глава соотносится с монологом Лира о судьбе несчастных бедняков, лишенных крова.

Друзья Иова возражают ему, защищая благость и всемогущество Бога. В некоторых местах Бог и природа сливаются в единую мощную силу, и в этом тоже есть сходство с трагедией Шекспира, персонажи которой обращаются и к богам, и к природе. Друзья Иова и он сам в качестве примера могущества Бога перечисляют явления природы: Бог двигает горы, сотрясает землю, закрывает солнце, гасит звезды, его творения — Арктур, Орион, Плеяды (гл. 9), но все эти доводы не убеждают Иова.

Иов усомнился в благости Бога, он задает дерзкий вопрос: что будет с человеком после смерти, будет ли с ним Бог? Небеса спят, но и они когда-то прекратят существование. «Если человек умер, оживет ли он?» (гл. 13—14). После обвинений со стороны друзей Иов напоминает о своей жизни, и в комментариях на полях Библии можно найти его оправдание: ведь его обвинили в «нечестии» и он вправе защитить себя.

Иов перечисляет ниспосланные Богом несчастья: Бог заковал его ноги в колодки, умножает его раны «без причины», он пойман в сеть, окружен врагами, лишен расположения родных, стал всем чужим, а между тем он жил праведной жизнью. Иов прямо спрашивает Бога, за что он наказан, можно ли считать Бога справедливым? (гл. 32). Он жаждет справедливого суда, жаждет предстать перед Богом, но он нигде его не видит, однако видит, что миром правят «порочные», а не праведники, любящие Бога, что лица судей закрыты, тогда «кто Он и где Он?».

Иов убежден, что он не заслужил обрушившихся на него несчастий. Бог отвечает за все, что творится на земле, за все устройство мира, он превращает судей в глупцов, увлекает властителей на дурной путь, когда «порочные» доживают до старости, сохраняют власть и богатство. Почему торжествуют неправедные? «Разве можно назвать тебя добрым, если ты угнетаешь, если ты презираешь свое творение?» — таков главный упрек Иова, адресованный Богу (гл. 10).

Речи Иова ужасают друзей, они обвиняют его в богохульстве, произносят проповеди о покорности, но Иов называет их речи «пустыми словами», а их самих «жалкими утешителями», советуя им молчать из сострадания. Сложность содержания книги состоит в том, что речам Иова противопоставлены речи его друзей, которые повторяют проповеди, пытаясь доказать ему, что он наказан по заслугам, с чем Иов не может согласиться.

Протест Иова несомненно сближает его с королем Лиром. Лир тоже выступает обличителем несправедливого устройства мира, призывает небеса карать преступников — «слуг» злых дочерей:

But yet I call you servile ministers
That have with two pernicious daughters joined
Your high engendered battles 'gainst a head
So old and white as this. О! O! 'tis foul!
      (K.L., III, 2, 21—24)

Но вы, угодливые слуги, в помощь
Злым дочерям, вы всей небесной мощью
Обрушились на голову — такую
Седую, старую! О, стыдно, стыдно!
      (Пер. T. Л. Щепкиной-Куперник)

(в оригинале "this foul!" — «это подло!» или «это дурно!»).

Упреки Лира соотносятся с обвинениями Иова. Главный противник Иова Елифаз возмущен его великим «нечестием», тем, что в глазах Иова «небеса недостаточно чисты», что он не верит святым: "the heavens are not clean in his sight", "He found no stedfastness in his Saints" (Job 15:15). Попытки Иова проникнуть в смысл деяний Бога друзья воспринимают как «нечестие» (гл. 20—22), доказывая, что Бог всегда прав и его нельзя судить. Появляется новый участник диспута — молодой Елиуй. Он возмущен тем, что трое друзей — Елифаз, Софар и Вилдад — так долго не могут переубедить Иова, но терпеливо ждет, пока старшие по возрасту закончат свои речи. Елиуй добавляет существенные аргументы, чисто политические. Речь Елиуя исполнена негодования, которое принимает характер политических обвинений в дополнение к обвинениям в ереси: Иов — в одном обществе с «порочными» и прибавляет к своему греху мятеж: "Which goeth in company with the worker of iniquity and walketh with wicked men? ... For he added rebellion unto his sin, he clappeth his hands among us, and multiplieth his words against God" (Job 34:8, 27). И Елиуй произносит речи в защиту Бога. Во всех речах — и друзей Иова, и его нового обличителя Елиуя — появляется угроза божественного возмездия «нечестивым», при этом имеются в виду не только грешники, но и все преступники, безотносительно к судьбе Иова (Job 34:16—24 и др.). Эта часть библейского текста, возможно, послужила для Шекспира импульсом, когда он создавал монолог Лира, в котором содержатся призывы карать преступников:

    Let the great gods
That keep this dreadful pother o'er our heads,
Find out their enemies now. Tremble, thou wretch,
That hast within thee undivulged crimes,
Unwipped of justice: hide thee, thou bloody hand,
Thou perjured and thou simular man of virtue
That are incestuous: caitif, to pieces shake,
That under covert and convenient seeming
Hast practised on man's life: close pent-up guilts,
Rive your concealing continents and cry
These dreadful summoners grace. I am a man
More sinned against than sinning.
      (K.L., III, 2, 49—60)

В переводе некоторые редкие слова опущены, но общий стиль передан верно:

    Пускай же боги,
Гремящие над нашей головой,
Найдут своих врагов! Дрожи, преступник,
Чье преступленье скрыто от закона!
Убийца, прячь кровавую десницу!
Клятвопреступник и кровосмеситель,
Невинный с виду! Трепещи, злодей,
Под кроткою личиной лицемерья
Замысливший убийство! Тайный грех,
Свои покровы сбрось! И о пощаде
Ты грозных вестников богов моли !
Я — человек, перед которым грешны
Другие больше, чем он грешен.
    (Пер, T.Л. Щепкиной-Куперник)

Заключительные слова Лира напоминают споры Иова и его друзей о степени его вины перед Богом. Друзья, не опровергая свидетельств Иова о его праведной жизни, повторяют, что его грех состоит именно в утверждении, что он не так грешен, чтобы заслужить столь тяжкие беды, грех — в упреках Богу. Любопытно отметить, что это обвинение в адрес Иова комментаторы Женевской Библии не поддерживают, а считают, что Иов имел основания оправдываться (р. 236). К некоторым главам Книги Иова комментарии по объему больше, чем сам библейский текст. Особенно подробно комментаторы освещают проблему наказания «нечестивых» (слово "wicked" повторяется десятки раз как обобщение всех преступных и несправедливых людей). В основном тексте главы 24 перечислены невзгоды бедняков, причиняемые угнетателями, убийцами, грабителями, лицемерами. В главах 16—20 упоминаются абстрактные, почти символические наказания «нечестивым», а в комментариях уточняется, о ком идет речь. Однако наиболее примечательны пояснения к главе 21, где Иов, возражая своим друзьям, описывает долгую, благополучную, спокойную жизнь «нечестивых», имеющих богатые стада, окруженных многочисленным потомством. И автор пояснений согласен с Иовом: «Иов говорит своим противникам, что они возражают против того, что по опыту знают все, — с нечестивыми, которые ненавидят Бога, обращаются лучше, чем с теми, кто его любит» (р. 234).

К тем местам текста, где Иов перечисляет несчастья праведников, также дается немало комментариев, в которых мысли Иова дополнены, например, в глоссах упоминается, что Бог не наказывает «нечестивых», но как будто проходит мимо в молчании (р. 235). Таким образом, автор или авторы (по-видимому, комментарии написаны разными людьми) во многом разделяют суждения Иова о несправедливом устройстве мира, отданного во власть «нечестивым». Между тем в трагедии Шекспира введены именно упреки «богам» (Шекспир не называет христианского Бога), а проповеди друзей Иова оставлены без внимания.

В речах Лира «боги» и природа выступают как две силы, ответственные за состояние мира. Единство Бога и природы можно увидеть и в диспутах Иова и его противников. Многие доводы почти во всех главах говорят о могуществе природы, сотворенной Богом. Трудно Иову опровергать рассуждения о том, что природа могущественна и человек не может управлять явлениями природы. Примеры в речах его противников должны доказать всемогущество Бога, но речь идет о явлениях природы: и сам Бог, когда он наконец появляется «из тучи», прибегает к подобным аргументам: «Разве ты можешь послать на землю молнию?» — спрашивает он Иова.

Тема природы в трагедии «Король Лир» (неисчерпаемая и давно исследованная, особенно убедительно освещенная в книге Дж. Ф. Дэнби⁴) воспринимается в новом аспекте при сопоставлении текстов трагедии и Книги Иова. Всемогущество Бога иллюстрировано во всех главах библейской книги как всемогущество природы: Бог повелевает облаками, молниями, он посылает бурю, грохот грома — это глас Божий, он повелевает всеми тварями на земле, заставляет зверей прятаться в норы и берлоги, когда посылает снег и ураганы.

Даже Бог использует иногда логически странные аргументы: Иов не может управлять бегемотом или вытащить Левиафана — отсутствие логики в данных примерах производит комическое впечатление, и любопытно, что Шекспир в драмах несколько раз упоминает о Левиафане в комическом контексте. В глоссах для большей убедительности поясняется, что речь идет о ките. В этой риторической речи Бога вопросы о единороге, бегемоте и особенно о Левиафане действительно звучат комично: "Canst thou draw out Leviathan with an hooke, and with a line which thou shalt cast downe unto his tongue?" (Job 40:20, p. 239) — «Можешь ли ты вытащить Левиафана крюком и леской за его язык?» и добавлен вопрос: заключит ли Левиафан договор с Иовом? Описание морского чудовища в главе 41 создает фантастический образ, а в комментариях говорится, что «величие этого чудовища показывает величие и силу Бога» (р. 240). Известно, что в XVII в. Томас Гоббс использовал библейский образ для названия своего трактата «Левиафан» (1651 г.), в котором это имя символизирует мощь государства.

У Шекспира образ встречается в ранней комедии «Два веронца» — там Протей упоминает, что при звуках музыки Орфея огромные левиафаны покидали глубины и танцевали на песке (Два вер., III, 2, 80). В комедии «Сон в летнюю ночь» царь эльфов Оберон повелевает Пэку вернуться с волшебной травой быстрее, чем левиафан проплывет одно лье (Сон, II, 1, 174). В поздней хронике «Генрих V» Шекспир почти дословно приводит библейский текст в угрозах короля Генриха V жителям осажденного города Харфлера: «Мы столь же напрасно будем приказывать разъяренным солдатам, поглощенным грабежом, как посылать приказы левиафану выйти на сушу» (Г.V, III, 3, 26). Как это часто делают персонажи хроник, Генрих V использует библейский образ в политических целях.

В трагедии «Король Лир» остается неясным, убедили Иова аргументы друзей или он решил примириться с Богом, когда тот снизошел до него и вступил в объяснения. Бог прощает Иова, приказывает друзьям поделиться с ним богатством, возвращает ему дом, детей и умножает его стада — Иов доживает до глубокой старости, сохраняя благодарность Богу.

Совершенно иной финал в трагедии Шекспира. Великий страдалец появляется с мертвой Корделией на руках, мы узнаем, что он убил слугу, который повесил Корделию, узнаем, что его шут тоже повешен (слова Лира "my poor fool is hanged" некоторые комментаторы и исследователи ошибочно относят к Корделии) и Лир восклицает: «Нет, нет, нет жизни!» (K.L., V, 3, 305). Смерть для него избавление от пыток «на дыбе жизни». Итак, в финале нет примирения, есть скорбь и проклятия — Лир остается бунтарем до последних минут жизни.

Упреки богам в трагедии высказывают и другие персонажи. Старый герцог Глостер, узнав от разъяренной Реганы о том, что его предал Эдмунд, понимает, что Эдгар оклеветан и просит у богов прощения за свою ошибку. Он упрекает небеса в несправедливости, призывает их к более справедливому распределению жизненных благ. Он решается на самоубийство и обращается к богам: «Могущественные боги! Этот мир я отвергаю», и далее высказывает мысль, напоминающую о жалобах Иова, о его желании смерти. Глостер говорит, что если бы он и дальше продолжал терпеть страдания, то впал бы в еще больший грех — он стал бы роптать против богов. А если бы не стал, то его «закопченная ненавистная часть природы сгорела бы сама»; в переводе T. JL Щепкиной-Куперник удачно переданы смысл и метафора: «Тогда фитиль моей постылой жизни / Сам догорел бы» (К.Л., IV, 6, 39—40) — "My snuff and loathed part of nature / Burn itself out".

Когда Эдгар предотвращает самоубийство отца, Глостер обещает, что будет покорно терпеть все, что пошлют ему боги, и не будет нарушать запрет самоубийства. И Глостер вознагражден, он узнает, что его Эдгар жив. В данном случае тема самоубийства близко связана с библейскими запретами: Эдгар убеждает отца, что к самоубийству его толкал дьявол, и прибегает к доводам, которые могли убедить религиозного Глостера.

В речах самого Эдгара, когда он притворяется безумным Томом из Бедлама, несчастным отверженным нищим, библейские заповеди перефразированы в ироническом контексте. Он перечисляет и заповеди, которые когда-то нарушал, и «смертные» грехи, несколько раз добавляя как рефрен: «Тому холодно». Прерывается его речь советом Лира: «Тебе лучше быть в могиле». Эта сцена (К.Л., III, 4) воспринимается как пародийное напоминание о библейских проповедях в сопоставлении с реальной жизнью. Лир отказывается расстаться с «бедным Томом», называет его «благородным философом», и в символической сцене суда безумный король назначает безумца из Бедлама судьей над преступными дочерьми.

Если в речах Эдгара реальные жизненные события представлены в гротескных образах, то в репликах, шутках и песенках шута горестная жизнь, далекая от религиозных проповедей, должна помочь Лиру понять те законы, которые управляют жизнью, и характерно, что шут не вспоминает о библейских утешениях в своих горьких шутках.

К аргументам из Священного Писания прибегает в драме добрый герцог Олбени, муж старшей дочери Лира Гонерильи. Он призывает ангелов небесных усмирить «дикие оскорбления», т. е. оскорбления, наносимые богам жестокими людьми. Если небеса этого не сделают, люди пожрут друг друга, как морские чудовища (К.Л., IV, 2, 48—49). Он говорит жене, что она не стоит пыли, которую ветер бросает ей в лицо, что природа мстит за нарушение ее законов, а ветвь, отторгнутая от материнского сока, сохнет и погибает. Гонерилья презрительно прерывает его: «Проповедь глупа», и слышит в ответ: «Добро и мудрость — зло в глазах дурных — гниль чует лишь себя» — истоки этого изречения различны, оно дополнено словами о божественном возмездии. Реакция Гонерильи — циничная пародия на евангельские советы, она и евангельский текст называет «глупым», и мужа — глупцом, чьи щеки подходят для пощечин.

В этот момент приносят известие о смерти Корнуола, убитого слугой, когда Корнуол вырывал второй глаз Глостера. И Олбени благодарит богов за скорый суд, обещая отомстить за издевательство над Глостером и Лиром. В финале именно этот мирный ученый вершит суд.

Общее впечатление, возникающее при сопоставлении редких обращений персонажей к небесам, богам и евангельским текстам, а также к мыслям о возмездии, двойственное: казалось бы, зло в конце трагедии наказано, но это происходит благодаря вмешательству людей и слишком поздно. Страдания Лира и Глостера, Эдгара, Кента, Корделии, изображенные в трагедии, подтверждают мысль о господстве зла в мире.

Существенно, что злодеи в трагедии не воспринимают свою гибель как божественное возмездие, суд вершат люди, вершат здесь, на земле, в поединках и сражениях. Даже Эдмунд, иронически относящийся к вере отца и объявляющий своей богиней природу, как бы оправдывая свои эгоистические цели, ни разу не испытывает угрызений совести. Сраженный в поединке рукой Эдгара, Эдмунд и в этот момент не думает о божественном возмездии. Он пытается спасти жизнь Корделии «вопреки своей природе». Это объяснение заслуживает внимания. Перед смертью он способен на доброе дело не из раскаяния, его мотивы не раскрыты, но важно заметить, в какой ситуации он совершает добрый поступок: он умирает, и узнав, что Гонерилья отравила сестру, а затем покончила с собой, восклицает: «И все же Эдмунд был любим!». Не эта ли мысль о любви двух женщин побудила его к доброму поступку по отношению к Корделии?

Как свидетельствует все сказанное, преувеличивать воздействие Книги Иова на Шекспира нет оснований, в его трагедии преобладает светское, социально-философское освещение конфликтов, отвергнуты и проповедь покорности, и надежды на божественное возмездие. Шекспир не использует и эффектных речей Елиуя, произнесенных в защиту Бога, хотя тема отношений человека и природы, главная в рассуждениях Елиуя, была для Шекспира интересной во многих отношениях.

Книга Иова привлекла внимание Шекспира-драматурга не только богатством идей, но и художественными достоинствами. Это произведение воспринимается как психологическая и философская драма, в которой убедительно выражены разные точки зрения на многие вопросы. При этом собственно религиозная тематика отходит на второй план, хотя все персонажи без конца варьируют слова о «нечестивых», их «грехах» и «наказаниях». Однако многие речи в этой книге воспринимаются как гимн великой природе.

Глубокий смысл многих аргументов состоит в рассуждениях о законах природы, которые человек не может постигнуть и которыми не может управлять, поэтому он не должен стремиться к «пустому знанию», не должен требовать у Бога прояснения тайн, доступных только Ему. Елиуй отстаивает мысль о том, что Бог велик, всемогущ и справедлив, он наказывает и прощает, и если посылает бедствия, то люди виновны в этом (Иов 33). Однако все аргументы в речах Елиуя связаны с описанием жизни всего сущего в мироздании, законов живой и неживой природы. Много раз повторена мысль о том, что величие Бога заключено в его способности повелевать природой.

Тема отношений человека и Бога, таким образом, преобразована в тему отношений человека и природы. Можно сказать, что для Шекспира проблема связи жизни человеческого общества и каких-то общих законов мироздания была сложной, и многие вопросы или не получили ответа, или затронуты в фантастических и символических сценах. Например, в трагедии «Макбет» весь мир предстает как Вселенная, где борются злые и добрые начала, ведьмы в этой трагедии символизируют таинственность и непознаваемость зла в природе и человеке.

В ранней комедии «Сон в летнюю ночь» царь эльфов Оберон порожден фантазией фольклора, народных и античных мифов и легенд, и, естественно, в ней нет обращений к Богу. Но при этом Оберон использует таинственные силы природы, чтобы управлять поведением людей. В поздней драме-сказке «Буря» мудрец Просперо овладевает силами природы благодаря науке — в полном противоречии с какими-либо религиозными запретами.

Сравнение текста Книги Иова и трагедии Шекспира «Король Лир» приводит к выводу о глубоком понимании Шекспиром этого сложного памятника и его двойственного содержания. Некоторые библейские аллюзии дают основание предполагать, что Шекспир воспринял бунтарский характер многих рассуждений Иова, оставляя без внимания проповедь покорности и восхваление Бога в речах его четырех оппонентов. Более того, в своей трагедии Шекспир как бы разделяет упреки Иова Богу и развивает мысль о том, что мир плохо управляется, что он полон несправедливости, что в нем совершаются противоестественные жестокие дела. Многие обращения персонажей трагедии к небесам содержат упреки в несправедливом распределении жизненных благ. Например, Глостер, отдавая кошелек «бедному Тому», советует небесам заставить богатых поделиться с бедняками, чтобы у всех были средства к жизни: "So distribution should undo excess, / And each man have enough" (K.L., IV, 1, 73—74). Король Лир также призывает отдать излишки несчастным и этим доказать справедливость небес: "Take physic, pomp; / Expose thyself to feel what wretches feel, / That thou mayst shake the superflux to them / And show the heavens more just" (K.L., III, 4, 33—36).

Близкая параллель есть в Послании к Коринфянам: "But upon ^hlike condition, at this time your abundance supplieth their lacke. That also their abundance may be for your lacke, and there may be equalitie" (2 Cor. 8:14, p. 583).

Таким образом, из текста Книги Иова и текста Нового Завета Шекспир воспринимает и преобразует наиболее гуманные идеи о необходимости более справедливого устройства общества и о возмездии за жестокие дела.

Никто из персонажей трагедии Шекспира не говорит о благости, непогрешимости и всемогуществе богов или даже о будущем возмездии: возмездие вершат люди, злодеи гибнут от руки людей или от своей руки, когда утрачен смысл жизни. Все попытки религиозного истолкования трагедии несостоятельны, а сопоставление с библейским текстом лишний раз подтверждает светский характер трагедии «Король Лир».

Примечания

1. Spenser E. The poetical works / Ed. with critical notes by J. C. Smith and E. De Selincourt... Oxford [a.o.], 1912. Book 2. Canto 10. Stanzas 27—32. P. 121.

2. Многочисленные источники изучены в исследованиях К. Мюира в его издании Шекспира: Shakespeare W. King Lear / Ed. by Kenneth Muir. 8th ed. rev. and reset. (The Arden Shakespeare). L., 1969; см. также: Muir К. Shakespeare's sources... Vol. 1. L., 1957; см. также: Bullough G. Narrative and dramatic sources of Shakespeare. Vol. 1. Major tragedies. L., 1973.

3. Milward P. Biblical themes in Shakespeare: Centring on "King Lear". Tokyo, 1975. P. 17.

4. Danby J.F. Shakespeare's doctrine of nature: A study of "King Lear". L., 1949.