Глава VI. Идеи и лексика библейских книг в поздних драмах и сонетах

В драмах Шекспира, написанных в последний период творчества (с 1607 по 1613 гг.), обращения к тексту Библии встречаются сравнительно редко. Это объясняется прежде всего характером пьес и их источников и новыми жанровыми особенностями большинства пьес данного периода. Уже в трагедии «Кориолан» Шекспир, близко следуя Плутарху, вводит лексику и образы, как будто заимствованные из парламентских дебатов своего времени, когда острые политические и социальные конфликты предвещали будущие потрясения. В трагедии «Тимон Афинский» светский ее характер связан с источниками и психологией античного мира. Драмы «Цимбелин», «Зимняя сказка» и «Буря» изображают легендарные и фантастические события, хотя иногда в них встречается библейская лексика. В драме «Король Генрих VIII» можно обнаружить библейские аллюзии, но эта драма отличается от других шекспировских хроник тем, что все ее персонажи, включая и кардинала Вулси, — светские политики и государственные деятели, они почти не используют библейскую лексику. Кроме того, источник драмы — раздел «хроник» Холиншеда о правлении Генриха VIII — отличается светским, реалистическим изображением жизни государства.

«Цимбелин» — псевдоисторическая драма, основанная на разных источниках, творчески переработанных. К ним относятся рассказ Рафаэла Холиншеда о легендарном короле Британии и его двух сыновьях, а также сведения о войнах британцев с римлянами и новелла из «Декамерона» Боккаччо (9-я новелла 2-го дня), откуда Шекспир взял историю оклеветанной жены и прообразы Постума, Имогены и Якимо (в новелле персонажи носят другие имена). Эпизод из итальянской новеллы — о хитрой уловке клеветника и о реакции мужа — не давал оснований для библейских аллюзий.

К священным текстам в пьесе обращается негодяй и глупец Клотен, сын королевы, второй жены Цимбелина. Клотен вызывает презрение даже у придворных, его наглость и тщеславие очевидны для всех, кроме его матери. Требование, чтобы Имогена вышла за него замуж, он подкрепляет аргументами, заимствованными из библейских текстов, хотя действие происходит в древней Британии до распространения христианства. Клотен напоминает о грехе неповиновения, потому что Имогена отказалась выполнить волю отца, а также о том, что Имогена осквернила душу браком с бедным дворянином Постумом (Ц., II, 3, 116—124).

Постум, уже убежденный клеветником в измене жены, обличает пороки женщин в стиле Боккаччо, — их лживость, обман, любовь к лести, похоть, тщеславие, изменчивость, жадность. Все смертные грехи присущи женщинам, и они заслуживают наказания в аду. Любопытно, что в инвективах Постума соединены обвинения из сочинений Боккаччо и библейские рассуждения о слабостях женщин, подверженных влиянию дьявола. И Постум посылает письмо верному слуге Пизанио, приказывая убить Имогену.

Созданный Шекспиром образ Имогены признается одним из лучших женских образов в драмах Шекспира. Оклеветанная и обреченная мужем на смерть, она сначала предполагает, что Постум ей изменил, но затем решает выяснить, в чем дело. Она переодевается в мужской наряд, проявляет мужество, находчивость, изобретательность, после многих приключений изобличает клеветника, обретает мужа и утраченных братьев.

В речи Имогены возникает редкий в этой пьесе библейский образ: она достает спрятанные на груди письма Леоната Постума и называет их «Священным Писанием», которое превратилось в ересь, совратило ее и разрушило ее веру (Ц., III 4, 83—85). Когда Пизанио дает Имогене письмо Леоната, содержащее приказ убить ее, Имогена ждет смерти, но вспоминает о муже без озлобления, уверенная, что он будет раскаиваться в своей жестокости. Себя она сравнивает с ягненком, умоляющим мясника убить его.

Пизанио, более проницательный, чем Имогена, заверяет ее, что Постум обманут клеветником, снаряжает Имогену для поездки в Рим и дает снадобье, полученное от королевы, думая, что это — лекарство, и не подозревая, что королева дала яд (аптекарь заменил яд сильно действующим снотворным). В своих странствиях Имогена встречает старца Белария и двух юношей Гвидерия и Арвирага, они принимают незнакомца, не догадываясь, что это их переодетая сестра. Во время охоты они встречают Клотена и тот осыпает их оскорблениями — в поединке Гвидерий убивает его и уносит отрубленную голову. Когда испуганный Беларий говорит, что за убийство принца им грозит смерть, Гвидерий отвечает дерзко: «Этот наглый кусок плоти грозил нам смертью, играя роль судьи и палача», «зачем нам терпеть это лишь потому, что боимся закона»:

    Why, worthy father, what have we to lose,
But that he swore to take, our lives? The law
Protects not us: then why should we be tender
To let an arrogant piece of flesh threat us,
Play judge and executioner all himself,
For we do fear the law?
      (Cym., IV, 2, 124—129)

Между тем Имогена выпивает данное ей снадобье и засыпает, все принимают неизвестного юношу за мертвого, уходят, чтобы найти место, где его похоронить, а Имогена, проснувшись, покидает их жилище, видит труп Клотена, одетого в платье Постума, думает, что Постум убит, но в этот момент появляются римляне, и их капитан берет юношу в Рим.

Постум терзается угрызениями совести — во сне он видит призраки отца и братьев, погибших в сражениях, и все призраки обвиняют его в убийстве невинной жены. В этой части пьесы сказывается влияние религиозных представлений о раскаянии, но есть и реальные объяснения: Постум искал смерти в битве, сражаясь на стороне римлян, но в решающий момент он поддержал Цимбелина, и в конце концов Беларий, Арвираг и Гвидерий помогли британцам одержать победу над римлянами. Постум оказался в тюрьме как римлянин, и в тюрьме он видит призраки и получает предсказания о счастливом конце. Таким образом, угрызения совести не связаны с какими-либо мыслями о божественном возмездии: хотя Постум несколько раз обращается к богам, в его речах нет христианских объяснений собственных страданий. Когда тюремщик сообщает, что он скоро будет повешен, Постум принимает известие спокойно, и в этот момент приходит приказ привести пленника к Цимбелину.

В финальной сцене некоторые авторы видят влияние евангельских идей о примирении врагов, однако для таких выводов мало оснований. Когда Гвидерий признается, что убил Клотена, Цимбелин приказывает казнить всех троих воинов, которые помогли ему выиграть сражение — такова первая реальная развязка (Cym., V, 1). И только когда Беларий открывает, что перед Цимбелином его сыновья, когда-то похищенные в отмщение за причиненную Беларию обиду, Цимбелин радостно приветствует и сыновей, и Имогену. Таким образом, если бы они были простыми воинами, то всем грозила бы смерть.

В драме нет вмешательства провидения, а есть сказочный сюжет о похищенных и возвращенных сыновьях, о случайностях, помогающих изобличить преступника, и даже раскаяние лишено мыслей о возмездии в загробном мире. Единственный эпизод, связанный с христианским мировосприятием, — признания королевы в преступлениях незадолго до смерти, когда гибель любимого сына она воспринимает как наказание за свои грехи. Подобные моменты предсмертных признаний преступников встречаются в нескольких драмах Шекспира.

«Зимняя сказка» почти лишена связей с библейскими темами. Источник сюжета — роман Роберта Грина «Пандосто, или Триумф Времени» изобилует мифологическими упоминаниями. Там оклеветанная королева умирает, а в драме Шекспира Гермиона скрывается в течение 16 лет с помощью преданной ей Паулины, и в финальной сцене появляется ожившая статуя — косвенное напоминание о Пигмалионе.

Давно отмечено, что ревность Леонта слабо мотивирована, ее никто не возбуждал, всему виной болезненное воображение ревнивца. Раскаяние после смерти сына и смерти жены (до конца зритель не уверен, что Гермиона жива) возникает в душе Леонта как просветление после болезни. В финале его прощают и «оживающая» Гермиона, и оклеветанный Леонтом его друг Поликсен, но упоминаются не евангельские наставления о милосердии, а имена античных богов и дельфийский оракул.

Редкий случай, когда возникает евангельский образ — слова Поликсена, убеждающего Камилло в своей невиновности: «Если он виновен, пусть его имя будет сопряжено с именем того, кто предал Лучшего» (т. е. с именем Иуды) (З.ск., I, 2, 419). В этой драме преобладает тема, далекая и от христианских, и от античных легенд и мифов — тема природы и власти, трактуемая в духе ренессансных представлений о сущности природы.

Одно из самых глубоких суждений о взаимосвязях природы и человеческого искусства высказывает в драме царь Богемии Поликсен. Поликсен — ученый и добрый правитель, он восхищается красотой пастушки Пердиты и ее умом. Когда Пердита рассказывает гостям о своих цветах, она говорит, что не сажает левкоев и гвоздик, их называют «незаконными», потому что искусство садовников сделало их пестрыми — придало разнообразие, какого не дала природа. Поликсен возражает ей: человек прививает к дичку почку благородного растения, он улучшает природу своим искусством, но и само это искусство — тоже природа (З.ск., IV, 4). В этом философском рассуждении нет места Божественному Разуму и легенде о сотворении мира, единственным творцом выступает природа, а человек — часть природы, как и все, что существует в живом и неживом мире.

Поликсен выступает как философ, когда рассуждает отвлеченно, однако, едва он узнает, что его сын Флоризель собирается жениться на пастушке, он объявляет, что никогда не допустит этого, а пастуху, которого считает отцом Пердиты, угрожает смертью. И снова Шекспир дает две развязки — любящие надеются на помощь Леонта, но тот поддерживает Поликсена, и только когда выясняется, что Пердита — спасенная дочь Гермионы и Леонта, пьеса-сказка заканчивается счастливо. Сказочная пастораль — сцены в саду Пердиты, заполнена беседами, танцами и песнями, навеянными фольклором. События приведены к счастливому финалу без вмешательства провидения, как они завершаются в народных сказках.

Вопрос о двойных развязках в так называемых «драмах-сказках», написанных Шекспиром в последний период творчества, достаточно сложен. Были попытки усмотреть в неожиданно счастливых финалах признание роли божественного провидения, однако обращение к шекспировским текстам не дает оснований для таких выводов. По-видимому, причина введения реальных, а затем сказочных финалов заключается в стремлении Шекспира представить трагические конфликты реальной жизни — политические и нравственные — в сказочной обстановке, когда можно высказать дерзкие оригинальные идеи и дать счастливый финал, типичный для жанра сказки.

Драма «Буря» полностью свободна от влияния священных книг, хотя в ней есть библейские аллюзии, и тема отношений человека и природы связана с библейской проблематикой. В аллегорических картинах Шекспир показал власть человека над природой оригинально, по-другому, чем, например, Кристофер Марло в трагедии «Фауст». При этом Шекспир создал во всех отношениях оригинальную пьесу, используя самый разнообразный материал: рассказы о путешествиях, о жизни дикарей в новых землях, об отношениях туземцев и колонизаторов, о кораблекрушениях и жизни на необитаемых островах.

Трактовка образа ученого, повелевающего силами природы и отношениями в человеческом обществе, резко отличается от всех «дошекспировских» вариантов о «чернокнижнике», который ради тех или иных целей продал душу дьяволу и страшится возмездия. В драме Шекспира мудрец Просперо вообще не знает страха перед богами. Он получает власть над природой и людьми благодаря науке, волшебные книги символизируют здесь накопленное человечеством знание. И есть только одна сила, одна могущественная власть природы, с которой Просперо не может справиться — неизбежность смерти.

Все проблемы, поставленные в этой аллегорической драме, освещены, если так можно сказать, в антибиблейском духе, хотя полемических целей Шекспир не ставил. Библия или, вернее, Книга, — так называли Библию во времена Шекспира, упоминается в комическом контексте, возможно, упоминание подсказано сведениями о деятельности миссионеров, обращающих дикарей в христианскую веру. Тема «обращения» преподносится в одной из самых занимательных комических сцен, где встречаются намеки на недавние события в жизни Англии.

Во время кораблекрушения пьянчуга-дворецкий Стефано сумел спасти ящик с вином, и теперь решает приручить дикаря с помощью эля. Калибан за глоток «божественного напитка» готов стать рабом новых богов и отдать им весь остров. Стефано протягивает ему бутылку со словами: "Come, swear to that; kiss the Book: I will furnish it anon with new contents: swear" (T., II, 2, 146—147) — «Иди, клянись на этом; целуй Книгу, я сейчас наполню ее новым содержанием: клянись», эти слова обычно переводят как «целуй Евангелие», хотя в английском тексте не "Gospel", a "Book", что означало Библию.

Приведенная реплика Стефано помогла комментаторам решить спорный вопрос о времени создания драмы «Буря». Упоминание о том, что он наполнит Книгу новым содержанием, связано с появлением в 1611 г. нового издания Библии. Перевод получил название «Одобренная» ("Authorized Version") и был принят для чтения в англиканских церквах. В дальнейшем ее стали называть Библия короля Якова — на том основании, что она создавалась по его приказу: над новым переводом в течение нескольких лет трудились 47 ведущих теологов Англии, они основывались главным образом на очищенной от комментариев Епископской Библии XVI в. Правда, и в Епископской Библии, и в Библии Якова сохранены многие места из перевода Тиндаля, однако новое содержание и по сравнению с Библией Тиндаля, и по сравнению с Женевской Библией заключалось в исключении антикатолических комментариев и смягчении лексики в тех местах, которые авторы Женевской Библии переводили в соответствии с древнееврейским текстом. Шекспир ввел фразу о новом содержании вскоре после появления издания 1611 г., т. е. когда это знаменательное событие привлекло внимание англичан.

«Буря» по своему жанру — фантастическая аллегорическая драма, своеобразная «утопия», в которой Шекспир отразил античные, ренессансные и современные ему представления о роли науки, искусства, поэзии в жизни людей. Установлены многочисленные источники отдельных сцен и суждений, в частности, к ним относят «Опыты» Монтеня и «Утопию» Томаса Мора. Шекспир откликается и на учение Платона о единстве науки и жизни, о роли ученых мудрецов в государственной жизни и политике. Шекспир проявил независимость и оригинальность в решении многих сложных вопросов, поставленных еще в далеком прошлом.

Платон, например, высказал мысль о том, что государством должны управлять философы. Монтень, возражая Платону, доказывал, что мыслители, мудрецы, ученые не могут успешно управлять другими, потому что их мышление слишком своеобразно и они исходят из абстрактных теоретических представлений, а не из реальных жизненных законов и ситуаций. Известно, что в Библии мудрецы и пророки вызывали ненависть правителей и толпы.

В драме Шекспира тема взаимоотношений ученых и власти возникает в начальных сценах. Мудрец Просперо, герцог Миланский, увлекся изучением тайн науки и природы и передал управление своему брату, а тот решил, что он и есть настоящий правитель: «его память согрешила против истины» и он поверил в собственную ложь. Просперо был изгнан вместе с маленькой дочерью, но советник Гонзало поместил в лодку волшебные книги. Просперо стал повелевать стихиями на острове, где заставил дикаря Калибана служить себе, выполняя «черную» работу, а фантастическое существо — Ариэля — повелевать всеми стихиями.

Если исключить «сказочный» элемент, то вывод будет вполне определенным: если мудрец откажется заниматься государственными делами, власть захватят негодяи, а он потеряет даже свободу заниматься любимой наукой: изгнанный из своего герцогства, он и на острове не смог бы сохранить свободу. Таков косвенный ответ на на вопрос о судьбе ученых в обществе.

Однако все содержание драмы в аллегорическом, фантастическом плане раскрывает более сложную проблему — какими средствами человек может преобразовать мир и людей. Начальная сцена морского шторма социально окрашена — в момент опасности государство спасают опытный боцман и матросы, а король и придворные только мешают и осыпают спасителей корабля угрозами и оскорблениями.

В дальнейшем оказывается, что волшебник Просперо вызвал бурю, но спас всех и на острове с помощью Ариэля наказал своих врагов, восстановил справедливость и вернул себе власть, а его удивительная дочь Миранда обрела счастье в любви Фердинанда, сына короля Неаполя Алонзо, который когда-то помог предателю Антонио захватить власть, изгнав Просперо. Существенно, что нигде в драме нет упоминания о вмешательстве Бога. Просперо воплощает светское мировоззрение и ренессансные представления о деятельной жизни и могуществе человека. В этом прославлении возможностей человеческого разума и состоит «антибиблейское» содержание драмы «Буря». Если в Библии человек — прах, червь, слабое существо, уступающее искушениям, греховное по своей природе, то в драме он управляет природой, не обращаясь к помощи Бога.

В комическом контексте упоминается в драме не только Книга — Библия, но и надежды на то, что «совесть» спасет мир от преступлений. В диалоге негодяев Антонио и Себастьяна, замысливших убийство короля Неаполя Алонзо, несколько раз встречается слово «совесть» — они глумятся над этим священным понятием — возникает вывод, что без вмешательства волшебных сил никакие религиозные проповеди не воспрепятствуют насильственному захвату власти. Но не только власть в Неаполе могла оказаться в руках убийц: «бунт» дикаря и пьяниц (комический в сказке и трагический в реальной жизни) мог закончиться гибелью мудрого Просперо.

«Утопия» в рассуждениях Гонзало, как это давно замечено, навеяна рассказом о жизни дикарей в «Опытах» Монтеня. Однако Шекспир во многом возражает французскому философу, показывая презрительную реакцию тех самых правителей, которым эта «утопия» адресована, — таков ответ Шекспира античным и ренессансным проектам идеального устройства.¹

В современных Шекспиру сочинениях часто встречались восхваления деятельности миссионеров во вновь завоеванных землях. У Шекспира тема раскрыта в отношениях Калибана и Просперо, Калибана и его новых «богов» — Стефано и Тринкуло. Просперо вынужден подчинять Калибана насильственными мерами, и зрителю внушается мысль, что дурные наклонности необходимо сдерживать принуждением. Калибан, охваченный ненавистью к «тирану» Просперо, за «божественный напиток» становится слугой Стефано и Тринкуло и призывает новых господ убить Просперо. Он уже усвоил пороки «цивилизованных» завоевателей, собирается побить шута Тринкуло, а Стефано, защищая своего нового «подданного», угрожает Тринкуло повесить его за неповиновение на ближайшем дереве.

Все монологи Просперо свободны от библейских идей, хотя его совет Фердинанду и содержит ссылку на «Небеса»:

Вот дочь моя. Но помни: если только
Ее девичий пояс ты развяжешь,
Пока обряд священный не свершится,
То небеса не окропят союз ваш
Росою чистой. Нет, раздор, презренье
И ненависть бесплодная насыплют
Такие плевелы на ваше ложе,
Что ненавистным станет вам оно.
Так жди, чтоб Гименей зажег вам факел.
    (Б., IV, 1, пер. Т.Л. Щепкиной-Куперник)²

Даже в столь важном в библейских книгах вопросе, как чистота невесты до брака, Шекспир упоминает античных богов, не обращаясь к многочисленным библейским примерам. В этом отношении Шекспир был последователен: в трагедии «Ромео и Джульетта» Джульетта напоминает о брачном обряде, не прибегая к доводам о грехе и библейских запретах, и в «Зимней сказке» Флоризель, вспоминая античные мифы о превращениях Юпитера, Нептуна, Аполлона, противопоставляет им свою любовь:

    Но все их превращения
Подобной красотой не вызывались
И не были невинны, как мое:
Мои желанья чести не превысят,
Страсть не сожжет невинности.
    (З.ск., IV, 4, пер. Т.Л. Щепкиной-Куперник)³

Спектакль, устроенный Просперо по случаю близкого бракосочетания дочери, связан с античными мифами: Просперо вызывает духов Цереры, Ириды, Юноны, появляются нимфы и жнецы, танцы сопровождаются музыкой, а в конце он поясняет, что все это создано его фантазией, актеры исчезнут, как со временем исчезнут башни, дворцы и огромный земной шар со всеми его обитателями, и снова в этом предсказании не звучит мысль о библейском конце мира, а приведено античное по своему духу суждение: «Мы сотканы из того же материала, что и сны, и нашу маленькую жизнь сон окружает» (T., IV, I, 156—158). В финале отказ Просперо от волшебного дара выражен в парафразах из монолога Медеи в «Метаморфозах» Овидия, переведенных Артуром Голдингом.

Светским является и трактовка понятия свободы в этой драме. В Ветхом и Новом Заветах человек никогда не свободен, его поведение, даже если он не подвергается влиянию дьявола, определяют боги — Бог Израиля в Ветхом Завете или христианский Бог в Новом. Везде жрецы, пророки, цари передают людям предначертания Бога, в их речах Бог присутствует как высшая сила, управляющая миром. Вопрос о свободе человека не ставится, а его грехи сурово наказываются в земной и будущей жизни.

В драме «Буря» отсутствуют религиозные идеи о божественном возмездии, а понятие «свобода» получает двойственное истолкование. Для Калибана, Стефано и Тринкуло оно означает свободу от труда. В драме есть фантастический персонаж, который также стремится к свободе — это Ариэль, которого Просперо освободил от мучений, от власти ведьмы Сикораксы, и за это Ариэль стал ему служить. Однако он стремился к свободе, и это его стремление Просперо считает законным.

Аллегория может быть истолкована как признание, что добрые силы — творчество, наука, искусство, дух исканий и фантазии — могут быть только свободны, им не нужен даже мудрый и добрый господин. В годы, когда усиливались нападки на театральное искусство, Шекспир прославил волшебную силу искусства, его власть над душами людей и независимость. Исследователи признают, что ни в одной другой драме эпохи могущество и красота искусства не показаны с такой волшебной силой.

Большинство исследователей считают Шекспира автором пьесы «Перикл, принц Тирский», хотя ее нет в первом фолио 1623 г. Можно объяснить причину, побудившую друзей Шекспира исключить эту пьесу из его наследия, даже если он и принимал участие в ее создании.

У Шекспира был известный в английской литературе предшественник — поэт Джон Гауэр, который в сочинении «Исповедь влюбленного» переработал текст греческого анонимного романа «Аполлоний Тирский».⁴ В «Исповеди влюбленного» Гауэр изобразил семь «смертных» библейских грехов, и религиозная тенденция в его произведении очевидна. В позднейших обработках романа тема «смертных» грехов в той или иной мере сохраняется, но в некоторых отсутствует.⁵ Шекспир не только использовал сочинение Гауэра, но и ввел его самого в драму «Перикл» — Гауэр выступает в ней под именем Хор.

История Аполлония Тирского, известная во времена Шекспира в нескольких вариантах, содержала обличение грехов в духе библейских пророков. В драме многое из источников сохранено, в частности, картина всеобщих пороков и преступлений. По сравнению с другими драмами Шекспира «Перикл» — слабое в художественном отношении произведение. Действие переносится из одной страны в другую, из одного города в другой (Тир, Таре, Пентеполис, Эфес, Митилена). Рассказ Гауэра о прошедших годах прерывают немые сцены, а герой спасается от преследователей бегством, кочуя по свету.

Картина пороков соответствует источникам, и все пороки рано или поздно наказаны. Кровосмесительство — сожительство короля Антиохии с собственной дочерью наказано вмешательством небес: молния сожгла колесницу, в которой находились король и его дочь, тела их были обезображены — так боги наказали их за грех. Таре и его правитель Клеон наказаны за гордость и чрезмерное богатство: боги послали голод и опустошение, и только помощь Перикла спасла город от уничтожения. Зависть — этот порок, осужденный в Библии, привела жену Клеона к преступлению, она приказала убить дочь Перикла Марину, и только вмешательство пиратов спасло девушку.

Дальнейшие похождения Марины в борделе должны, по замыслу авторов разных версий романа, передать торжество христианской веры. Эта идея сохранена и в драме: хозяйка борделя, ее муж — сводник и слуга — воспринимают появление Марины, проданной им пиратами, как счастливый случай, но скоро убеждаются, что ее искусство проповедовать слово Божье приводит к тому, что даже постоянные клиенты покидают бордель. Слуга уже собирается применить насилие, но в этот момент появляется очень важный клиент — правитель Митилены, лорд Лизимах, который вскоре понимает, что девушка стала жертвой негодяев, дает ей золотые монеты и обещает помощь.

Марина покоряет даже слугу — своей проповедью и тем, что отдает ему полученное золото. Слуга помогает ей покинуть бордель, но часть доходов, заработанных уроками пения и танцев, она отдает хозяйке публичного дома. После столь подробного изображения пороков драма приближается к счастливому концу: Перикл, утративший рассудок и одичавший от горя, когда потерял и жену и дочь, прибывает в Митилены. Марина уже приобрела славу искусной врачевательницы, ее приводят к Периклу, и когда она упоминает о том, что испытала больше горя, чем он, Перикл начинает вслушиваться в ее рассказ и наконец убеждается, что перед ним его дочь, которую он считал погибшей. Во сне Периклу является богиня Диана и советует плыть в Эфес.

История мнимой смерти Таисы, жены Перикла, изложена в соответствии с источниками, где изображено «воскресение» умершей в духе библейских чудес. Перикл видит у алтаря жрицу, Таиса, узнав мужа, падает в обморок, а врач Церимон рассказывает Периклу о ее воскресении из мертвых.

Обилие трагических и счастливых случайностей в этой пьесе, возмездие всем преступникам и вознаграждение за терпение, веру и стойкость дают основание говорить о вмешательстве высших сил, во вмешательстве в события «богов». Однако общая картина событий настолько пестра и хаотична, что возникает предположение, что пьеса не могла быть написана Шекспиром в зрелый период творчества. Возможно, это был незавершенный вариант драмы, созданный вскоре после 1595 г., когда появился английский перевод сборника «Деяния римлян», в который входили самые разные истории, в том числе и библейские. У друзей Шекспира имелись все основания не включать драму в собрание его сочинений.

Сложным является вопрос о библейских аллюзиях в поздней исторической драме «Король Генрих VIII», которую Шекспир не закончил, а во время первого представления этой пьесы в 1613 г. сгорел театр «Глобус». В «Хрониках» Холиншеда подробно освещены отношения Генриха с Римом, Испанией и Францией, а также весь ход Реформации, и Шекспир сохранил целые страницы источника. Можно предполагать, что и тема Реформации, попутно затронутая в драме, была бы освещена подробнее, если бы драму заканчивал Шекспир, а не другой автор.

В драме почти дословно приведен библейский запрет брака с вдовой родного брата, такой брак считался грехом и в книге Левит, где он назван «нечистым» (Lev. 20:21, р. 55). Генрих разглагольствует о своей «совести» ссылаясь на этот запрет, напоминая судьям о том, что он наказан за свой «грех»: у него умер сын и нет наследника мужского пола. Следуя источнику, Шекспир ввел скептические комментарии к этим словам Генриха и сохранил стиль Холиншеда, который явно иронически передает речь Генриха в суде: "... a certain scrupulosity that pricked my conscience... Which words once conceived within the secret bottom of my conscience engendered such a scrupulous doubt, that my conscience was... vexed and disquieted... Thus my conscience being tossed in the waves of a scrupulous mind... I thought it good in release of the weightie burthen of my weake conscience..."⁶

Шекспир использует многие моменты, освещенные в источнике: "... My conscience first received a tenderness, / Scruple and prick... shook the bosom of my conscience... thus hulling in / the wild see of my conscience..." (H.VIII, II, 4). Этому монологу в драме предпослана сцена маскарада, на котором король увлекся фрейлиной Анной Болейн. Позднее, когда лорд-камергер упоминает, что к разводу Генриха побуждает «совесть», следует остроумная реплика: «Его совесть слишком близко подобралась к другой леди». В полном соответствии с источником Шекспир изобразил лицемерие и ораторское искусство Генриха VIII.

Р. Холиншед в своих «Хрониках» показал, что в XVI в. все европейские страны были охвачены брожением, распространялись ереси, вспыхивали мятежи, и Реформация в Англии воспринималась католическим духовенством как угроза государству. В драме эти опасения высказывает епископ Гардинер, добавляя пример недавних потрясений — говоря о Крестьянской войне 1525 г. в Германии. В источнике с подобным предостережением выступал Джон Фишер, епископ Рочестерский, впоследствии казненный вместе с Томасом Мором за отказ признать короля главой церкви. Фишер был противником Реформации и убеждал членов парламента: «Бога ради, посмотрите, что было в Богемии — когда пала церковь, пало и государство» — "For God's sake see what a realme the kingdom of Boheme was and when the Church went down then fell the state".⁷ Холиншед сообщает, что Фишер, Томас Мор и другие мудрые государственные мужи опасались, что распространение еретических движений приведет к потрясениям в государстве. В драме Шекспира об этом говорит Гардинер:

И если мы дадим из добродушья
И глупой жалости к каким-то лицам
Свирепствовать опаснейшей заразе,
Тогда к чему лекарство? Что тогда?
Начнется смута, бунт... Над государством
Нависнет беспрестанная угроза.
Недавно нам немецкие соседи
Напомнили об этом очень ясно.
Об этом память все еще свежа.
    (Г.VIII, V, 3, 24—31, пер. Б. Томашевского)⁸

Идея о единстве интересов церкви и государственной власти — одна из распространенных в библейских книгах: священнослужители древних книг сохраняют власть при любых царях и выступают обличителями царей, нарушающих божественные предписания. Даже в тех местах, где нет намека на положение церкви, комментаторы Женевской Библии видят свидетельства защиты ее интересов. Например, эротические стихи Песни Песней царя Соломона поясняются в том смысле, что в них говорится о любви к церкви.

В драме Шекспира показано, что обращение Генриха VIII к священным текстам не более чем лицемерие, оправдание своих поступков и страстей. Шекспир ввел в драму персонажей, которые сознательно ссылаются на библейские тексты для обоснования своих интересов. Например, Томас Кранмер, назначенный архиепископом Кентерберийским, объявляет короля верховным правителем во всех делах, в том числе и в делах церкви (исторический Кранмер был автором сборника молитв и проповедей), а его противник Гардинер объявляет Кранмера главным еретиком, «чумой», которая поразила страну, сорняком, который необходимо вырвать с корнем.

Суд над Кранмером, когда все члены Королевского Совета поддерживают Гардинера, раскрывает отношения Генриха VIII и церкви. Спор Гардинера и Кранмера связан с вопросом о верховной власти в государстве: Кранмер произносит проповедь о совести, справедливости и беспристрастии, но Кромвель видит на руке Кранмера королевский перстень и предостерегает членов Совета — они раздувают огонь, который их сожжет. Эти примеры дают почувствовать, что Шекспир сохраняет библейскую лексику в аргументах противников.

Искренние обращения к Богу встречаются только в речах королевы Екатерины, когда к ней приходят Вулси и легат папы Кампейус, которых она считает врагами:

    Вы погубить желаете меня?
Вот христианские советы. Стыдно!
Над миром небо есть. Там судия,
Он неподкупен и для королей...
Считала вас святыми,
Две высших добродетели в вас чтила,
Но смертные грехи в пустых сердцах —
Вот что такое вы! Исправьтесь, лорды!
    (Г.VIII, III, 1, 98—105, пер. Б. Томашевского)⁹

Обращения Екатерины и других персонажей в этой драме к евангельским текстам вводятся в моменты горестей, несчастий, в предсмертные минуты — и они звучат искренне. Иное отношение к словам о «совести» в речах Генриха VIII, которого Шекспир представил правителем, лишенным религиозных и моральных устоев, но умеющим управлять и церковью, и парламентом, и народом.

В драмах последнего периода творчества можно заметить ослабление интереса к библейским темам, к лексике и образам священных книг. Они не дают оснований говорить о влиянии христианской идеологии, а, напротив, подтверждают тезис о воздействии античной и ренессансной исторической и политической литературы, античной мифологии и поэзии.

Столь же слабо влияние библейских образов и лексики сказывается в сонетах. В их поэтике в большей степени проявляется воздействие традиции жанра, среди предшественников Шекспира — Петрарка и Дю Белле, Ронсар и Эдмунд Спенсер, Филипп Сидней и Сэмюел Дэниел, а также менее известный поэт — Генри Констебль, автор сборника сонетов «Диана» (1592 и 1594 гг.).

История английского сонета свидетельствует о том, что этот жанр развивался под влиянием итальянского и французского сонета и не испытал воздействия библейской лирики. Отдельные места в сонетах Шекспира могут быть сопоставлены с религиозными текстами, но эти сравнения представляют лишь относительный интерес — в некоторых случаях они помогают лучше понять смысл того или иного фрагмента.

Поэт совершает «паломничество» к любимой (сонет 27), обращается к «глухим» небесам, жалуясь на судьбу, но славит любимую гимнами «небесных врат» (сонет 29), оплакивает и потерю друзей, и утрату любви как верующий, проливающий святые слезы (сонет 31). Он варьирует тему красоты и правды: подобно райскому яблоку, сорванному Евой, возлюбленная прекрасна, однако ее красота обманчива (сонет 93).

Образ времени, возникающий во многих сонетах, выражает светское миросозерцание, далекое от понятий провидения и божественной воли. Время — это могучая разрушительная и созидающая сила, это явление природы, вечной и бесконечной, «всепожирающее», «не знающее отдыха», «быстроногое», «безжалостное», разрушающее и башни, и памятники. Государства гибнут, голодный океан поглощает королевства. Время разрушает и духовные ценности — это наблюдение тоже говорит об относительности человеческих представлений. «Миллионами случайностей» время «вползает, нарушая обеты, меняет законы королей, заставляет померкнуть священную красоту, притупляет острейшие намерения, увлекает сильные умы на путь изменения вещей» (сонет 115, буквальный перевод).

В сонете 121 Шекспир вводит необычный образ, связанный с библейской лексикой, он отвергает суд своих «шпионов»: «Я — это я». Приведем этот сонет полностью:

Sonnet 121

'Tis better to be vile than vile esteemed,
When not to be receives reproach of being,
And the just pleasure lost which is so deem'd
Not by our feeling but by others' seeing:
For why should others' false adulterate eyes
Give salutation to my sportive blood?
Or on my frailties why are frailer spies,
Which in their wills count bad what I think good?
No, I am that I am, and they that level
At my abuses reckon up their own:
I may be straight, though they themselves be bevel;
By their rank thoughts my deeds must not be shown;
    Unless this general evil they maintain,
    All men are bad and in their badness reign.

Этот сонет, по мнению исследователей, имеет автобиографический характер, по содержанию он близок сонету 112, где поэт также говорит о клеветниках и своим судьей признает только друга. В сонете 121 он отвергает право врагов судить свои поступки. Наиболее точно его перевел С.Я. Маршак:

Сонет 121

Уж лучше грешным быть, чем грешным слыть.
Напраслина страшнее обличенья.
И гибнет радость, коль ее судить
Должно не наше, а чужое мненье.

Как может взгляд чужих порочных глаз
Щадить во мне игру горячей крови?
Пусть грешен я, но не грешнее вас,
Мои шпионы, мастера злословья.

Я — это я, а вы грехи мои
По своему равняете примеру.
Но, может быть, я прям, а у судьи
Неправого в руках кривая мера

И видит он в любом из ближних ложь,
Поскольку ближний на него похож.

В переводе повторяется слово «грешный», в оригинале — слова, которые входят в библейское понятие "wicked": "vile", "adulterate", "frailties", "abuses", "rank", "evil". Эпитет "bevel", как поясняет словарь А. Шмидта, встречается только в этом сонете и является синонимом слова "crooked" — «кривой». Противопоставление «прямой» — «кривой», возможно, подсказано библейским текстом из Екклесиаста: "That which is ^kcrooked can none make straight: and that which faileth cannot be numb red" — «То, что криво, ничто не может сделать прямым, а то, чего нет, нельзя сосчитать» (Eccl. 1:15, р. 286).

К слову "crooked" в Женевской Библии есть примечание в духе Екклесиаста: "note "k" : Man is not able by all his diligence to cause things goe otherwise than doe: neither can he number the faults that are committed, much less remedie them" (p. 286) — «Человек не может своим усердием изменить ход вещей, не может сосчитать совершаемые ошибки и еще менее может их исправить».

Вывод о том, что кривое нельзя сделать прямым, следует после рассуждения Екклесиаста о явлениях природы, о том, что в мире нет ничего нового, все стремления — суета сует и томление духа. Мысль о бессилии человека, о его неспособности изменить ход вещей типична для Екклесиаста, она повторяется и в комментариях. Однако Шекспир, используя библейское противопоставление, не только не сохраняет этой идеи, но косвенно противоречит Екклесиасту.

Выражение «Я — это я» напоминает о словах Бога, сказанных Моисею, хотя вряд ли Шекспир намеревался привлечь к ним внимание, он всего лишь использовал эффектное выражение, возникшее в памяти. Моисей спросил Бога, скрытого в центре огненного куста, как он должен его назвать, когда будет убеждать детей Израиля покинуть Египет. Ответ заслуживает внимания: "And God answered Moses: I am that I am. Also he sayd Thus shalt thou say unto the children of Israel: I am hath sent me unto you" (Ex. 3:14) — «И Бог ответил Моисею: Я — это я. И сказал: Так ты говори детям Израиля». В Женевской Библии это место получает любопытный комментарий: «Бог, который всегда был, есть и будет, Бог всемогущий, творец всего сущего, и Бог милосердный, выполняющий обещания» (р. 26). И он обещает Моисею помощь во всех его делах. Именно в этой главе Книги Исход Бог, как об этом сообщает Моисей, дает совет, чтобы женщины перед уходом из Египта одолжили у египтян золото, серебро, драгоценности и одежду (Ex. 3:22, р. 26). К этому совету комментаторы добавляют, что так поступать можно только по приказу Бога.

О благоволении небес к людям, управляющим жизнью других, Шекспир говорит в сонете 94, который не получил убедительных истолкований. Приведем сонет в нашем буквальном переводе:

Сонет 94

Те, которые обладают властью наносить раны, но не делают этого,
Не совершают вещей, о которых больше всего говорят,
И управляя другими, сами подобны камням,
Неподвижны, холодны, редко поддаются искушению,

Они по праву наследуют милости небес
И возделывают богатства земли, спасая ее от истощения;
Они — господа и властители выражения своих лиц,
Другие — всего лишь слуги их совершенства.

Летний цветок сладостен лету,
Хотя живет и умирает лишь для себя,
Но если этот цветок поражен низменной заразой, То самый низменный сорняк одержит верх над его достоинством.

Ибо сладчайшие вещи становятся горькими по их действиям;
Гниющие лилии пахнут намного хуже, чем сорняки.

«Милость неба» по отношению к холодным, умеющим притворяться людям в данном контексте воспринимается как вывод поэта при изучении древней и новой истории: управляют другими, повелевают народами именно такие люди. Если ими движет «честолюбие», и они живут «для себя», все-таки их деятельность полезна. Этическая оценка скрыта в метафорах: порок в таких властителях вызывает большее осуждение, чем недостатки их подданных: сорняки более достойны, чем лилии, пораженные гнилью.

Сонет 107 вызывает споры исследователей, и сравнение с текстом псалмов 135 и 136 позволяет предложить гипотезу о смысле сонета. В нем есть намеки на длительную разлуку с другом и на возобновление их отношений, а также детали политической обстановки: «освобождение» из темницы, «коронация», превратившая неуверенность в реальность, принесшая оливковую ветвь мира, «капли бальзама», которые спасли любовь, казавшуюся погибшей. Восприятие сонета как отклика на смерть королевы Елизаветы, воцарение Якова и освобождение друга Шекспира — Саутгемптона из тюрьмы вызывает возражения на основании толкования смысла глагола "endured". Если признать, что «смертная луна» относится к королеве Елизавете, то получается, что она «перенесла» затмение, т. е. осталась в живых, так воспринимается фраза: "The mortal moon hath her eclipse endured / And the sad augurs mock their own presage" — «Смертная луна претерпела свое затмение, и печальные авгуры смеются над собственным предсказанием».

Действительно, в большинстве случаев в драмах Шекспира этот глагол означает «терпеть», «переносить». Однако встречается несколько иной смысл, например, в словах Эдгара старому Глостеру в трагедии «Король Лир»: "Men must endure / their going hence, even as their coming here" (K.L., V, 2, 9—10) — «Нужно переносить уход отсюда так же, как и приход сюда» (К.Л., V, 2, 9—10). Человек должен «претерпеть» и свой конец, именно в таком смысле употреблен глагол в сонете 107: «Луна» «претерпела» затмение.

В 135-м и 136-м псалмах глагол "endureth" повторяется почти в каждой строке. Этим рефреном: "Thy name, О Lord, endureth for ever" (Ps. 135:13, p. 272) — «Имя твое, о Господи, пребудет вечно!» завершается перечень великих дел: Бог убил перворожденных Египта, уничтожил великие народы, отдал их земли сынам Израиля, их будущим поколениям, и за это его имя сохранится вечно.

Во втором случае тот же рефрен повторяется после прославления «милости» Бога по отношению к сынам Израиля, а милость проявляется в уничтожении врагов. Рефрен «Милость пребудет вечно» завершает 26 строф, в которых перечислены дела Бога и выражена надежда, что его «милость» пребудет, т. е. продлится вечно.

В сонете глагол имеет дополнение "eclipse", означающее «затмение» и «гибель» (от греч. εκλειψις — уход, падение); сопоставления с библейским текстом подтверждают толкование сонета как завуалированного отклика Шекспира на смерть королевы Елизаветы и освобождение Саутгемптона из тюрьмы.

Сонет 66 иногда сопоставляют с некоторыми строками Екклесиаста, входящего и в канонический текст, и в апокриф. Проводят отдаленные параллели не только с сонетом 66, но и с монологом Гамлета «Быть или не быть». Первая мысль в сонете — усталость от бедствий и желание смерти, приносящей отдых: "for restful death I cry" — эта идея и вызывает сравнение с размышлениями Екклесиаста, а также с призывами Иова. Однако если Иов изнемог от страданий, то Екклесиаст подобных страданий не испытал: он имел власть, богатство, воздвигал здания, создавал виноградники, сады, пруды, стремился к наслаждениям, к познанию всех вещей в мире и пришел к выводу: «Суета сует и все суета» — "Vanity of vanities; all is vanity", "all is vanity and vexation of spirit", в английском языке слово "vanity" означает «тщеславие», «суетность», т. е. пустые, ничтожные дела, стремление к мирским благам.

В первой части Книги Екклесиаста отдельные суждения перекликаются с идеями сонета, например, упоминание о том, что труженики обречены на страдания и бедность, что глупость окружена почетом: "Follie is set in great exellencie and the ^erich set in the lowe place" — note "e" : "They that are rich in wisedom and virtue" (Eccl. 10:6, p. 288). Если принять во внимание комментарий, то есть сходство с идеями сонета 66: мудрые и добродетельные унижены.

Однако вторая часть Книги Екклесиаста содержит советы, которые могут быть восприняты как ирония, а если их понять как серьезное рассуждение, то все они резко противоречат содержанию сонетов и вообще произведений Шекспира. В этой, второй части Екклесиаст призывает к примирению с жизнью: ешь, пей, радуйся, не думай о будущем, не вмешивайся, если видишь угнетение бедняков, ведь угнетатели обладают властью, не клянись, если не уверен, что выполнишь клятву, не порицай правителей даже в своей спальне — ведь птицы принесут им твои слова. Итак, вместо призывов к смерти и скорбного признания о тщете человеческих стремлений Екклесиаст повторяет: «Бойся Бога и выполняй его заповеди, ибо в этом и есть весь долг человека» (Eccl. 12:13, р. 289).

Теологическая проблема возникает и в связи с сонетом 146, в котором преобладает религиозная лексика. Вторая строка в издании 1609 г. (как известно, оно опубликовано без ведома Шекспира) начинается со слов "leave blank", обращенных к душе. Во многих изданиях здесь стоит прочерк, так как смысл неясен. Привожу английский текст, поскольку в переводе библейские аллюзии частично пропадают:

Sonnet 146

Poor soul, the centre of my sinful earth,
Leave blank these rebel powers that thee array,
Why dost thou pine within and suffer dearth,
Painting thy outward walls so costly gay?
Why so large cost, having so short a lease,
Dost thou upon thy fading mansion spend?
Shall worms, inheritors of this excess,
Eat up thy charge? Is this thy body's end?
Then, soul, live thou upon thy servant's loss,
And let that pine to aggravate thy store;
Buy terms divine in selling hours of dross;
Within be fed, without be rich no more:
    So shall thou feed on Death, that feeds on men,
    And Death once dead, there's no more dying then.¹⁰

Лексика и метафоры в этом сонете ассоциируются с идеями Нового Завета и становятся понятны при сопоставлении с евангельской лексикой. «Моя греховная земля» в первой строке означает тело, «прах» по библейским представлениям, а «центром» является душа. Текст второй строки в первом издании сонетов становится понятен, если вспомнить евангельские призывы отринуть земные искушения, а загадочные начальные слова "leave blank" означают призыв отринуть «мятежные силы, украшающие (или облекающие) душу», т. е. отказаться от внешних, плотских стремлений, свойственных телу, как не имеющих ценности, пустых. Дальнейшие образы поясняют основную мысль: в заботах о нуждах тела душа чахнет, изнывает, жаждет — эти значения включает глагол "pine".

Главное богатство человека — его духовное начало, тело достанется червям, душа бессмертна. В заключительных строках Шекспир повторяет мысль о том, что духовное начало торжествует над смертью, использование слов «смерть», «умирать» предполагает, что речь идет о бессмертии поэтического творчества, — мысль, которая повторяется в нескольких сонетах.

В евангельских проповедях к словам «не хлебом единым жив человек» есть пояснение — «но словом Божиим». Христос внушал, что не нужно заботиться о теле, о том, что будете есть и пить, что наденете: «разве жизнь не более чем еда, а тело — чем одежда?» (Matth. 6:25). Тот, кто следует его наставлениям, продолжал Христос, строит дом на скале, тот, кто нарушает его заветы, строит на песке. Приведенное выше обращение к душе можно истолковать как отклик на евангельские проповеди.

В сонетах, посвященных теме любви поэта, встречается игра словами «грех», «добродетель», «ангел», «дьявол», «клятвопреступление», «обеты», однако эта лексика не свидетельствует о влиянии религиозных наставлений, она используется для выражения земной любви поэта. Любопытно, что знаменитые псалмы царя Давида, которые во времена Шекспира исполнялись как музыкальные произведения (в некоторых изданиях Библии приводились ноты), в тексте шекспировских сонетов не отражены ни в каких чертах — ни образы, ни лексика псалмов не оказали на Шекспира влияния. Между тем псалмы были ему хорошо знакомы, как об этом свидетельствуют аллюзии в хрониках.

Не оказала влияния на Шекспира и Песнь Песней царя Соломона. Метафоры в этом произведении настолько своеобразны, что их невозможно перефразировать или воспринять в иных поэтических формах, эта лирика отражает иной мир, иную эпоху. В тексте Песни есть экзотические сравнения и детали давно исчезнувшего быта. Например, шея возлюбленной сравнивается с башней Давида, где хранится оружие, глаза — это пруды, богатые рыбой у ворот Батраббима, нос — башня в Ливане, обращенная к Дамаску.

Есть и детали, которые по разному переданы в английском и русском переводах, например, в портрете Суламифи: «Твой пупок — круглая чаша, полная вина, твой живот как ворох пшеницы, окруженный лилиями, стан — пальмовое дерево, груди — грозди винограда» — "Thy navell is as a rounde cup that wanteth not licour: thy belly is as an heape of wheate compassed about with lilies..." (Song 7:2, p. 284).

Сразу необходимо признать, что лирика Шекспира не содержит аллюзий, относящихся к Песне Песней, хотя в других произведениях Шекспира есть лексические заимствования из Притчей и из апокрифической Книги Премудрости Соломона, а имя знаменитого царя Ветхого Завета, чье богатство вызывало у авторов Библии неизменное восхищение, у Шекспира встречается в комическом самооправдании дона Адриано де Армадо в комедии «Бесплодные усилия любви»: он сокрушается, что полюбил «низкую» крестьянку, но тут же вспоминает библейские примеры: Самсон подвергался искушению, а он был силач, «Соломон был соблазнен, а он был очень умен» (L.L.L., I, 2, 180). В Библии сказано, что Соломон был самым мудрым, богатым и любвеобильным царем Израиля — у него было 700 жен и 300 любовниц. В иронических комментариях Бирона из «Бесплодных усилий любви» также упомянут Соломон — в одном ряду с античными героями, которые стали жертвами любовной страсти (L.L.L., IV, 3, 167—170). И в этом случае он назван мудрецом, умеющим радоваться жизни.

Скрытые цитаты из Нового Завета, главным образом из Евангелий и Посланий апостолов, встречаются в позднем творчестве Шекспира сравнительно редко, хотя в хрониках многие эпизоды новозаветной истории упоминаются в речах самых разнообразных персонажей. Правда, Шекспир и другие авторы используют их не прямо, а перефразируя, — так эти образцы риторического искусства, чрезвычайно выразительные и проникнутые искренним пафосом, оказывали влияние на художественную литературу.

У Шекспира встречается идея из Послания апостола Павла к Римлянам о том, что Христос «умер за всех» (в клятве старого Сольсбери (2 H.VI, I, 1, 113)), из Послания к Коринфянам заимствована мысль о единой природе разных народов, о необходимости более справедливого распределения жизненных благ, из Послания к Ефесянам (Эфесцам) — комическое упоминание о том, что Фальстаф ужинает в «компании Эфесцев», а также слова Генриха V о намерении «искупить» грехи. На последнем примере особенно заметно, в каком духе переосмыслен текст. В Послании к Ефесянам апостол Павел проповедует евангельские добродетели: набожность, честность, чистоту, трезвость, советует соблюдать осторожность: «Идите осторожно, не как глупцы, но как мудрые, исправляя (искупая) время, потому что дни полны скверны (зла)» — "See then that ye walk circumspectly, not as fools, but as wise / Redeeming the time, because the days are evil" (Eph. 5:15—16). В хронике Шекспира принц Генрих, говоря с самим собой, обещает, что со временем, когда этого меньше всего от него ожидают, исправится. Возможно, Шекспир ввел лексику из Послания апостола Павла именно в связи с тем, что ее смысл двойственен: своим «исправлением» принц «искупает» пороки юности и тем самым «исправляет» время: "I'll so offend, to make offence a skill, / Redeeming time when men think least I will" (1 H.IV, I, 2, 239—240).

Шекспир знал и апокрифические книги, снабженные в Женевской Библии любопытными комментариями, в частности, он был знаком с историей Сусанны, читал апокрифический Екклесиаст, отдельные лексические заимствования из них встречаются в нескольких пьесах. Есть примеры знакомства Шекспира с Книгами Премудрости Соломона, Ездры, Иудифи (Юдифи), хотя обращения к неканоническим текстам встречаются сравнительно редко.

Библия оказала на Шекспира влияние как художественный памятник — библейские аллюзии в его драмах помогают лучше понять характеры персонажей, а также роль религии в истории и жизни людей разных эпох и времен.

Примечания

1. Подробнее см.: Комарова В.П. Шекспир и Монтень. Л., 1983. Гл. 5; Komarova V. Das Problem der Gesellshaftsform in Montaigne's "Essays" und Shakespeare's "Sturm" // Shakespeare — Jahrbuch. Bd 122. 1986. S. 75—90.

2. Шекспир В. Комедии и драмы-сказки. СПб., 1996. С. 717—718.

3. Там же. С. 603.

4. "Gesta Romanorum", изданные в 1595 г. в английском переводе, содержали один из вариантов романа «Аполлоний Тирский».

5. В одном из позднейших вариантов почти отсутствует библейская назидательность, см.: Gesta Romanorum... Vol. 1—2. L., 1824. Vol. 2, tale LXXIII: Of temporal tribulation.

6. Holinshed R. Chronicles of England, Scotland and Ireland: In 6 v. L., 1807—1808. Vol. 3. P. 738.

7. Ibid. Vol. 3. P. 745.

8. Шекспир У. Полн. собр. соч.: В 8 т. Т. 8. М., 1960. С. 321—322.

9. Там же С. 275.

10. Приведем сонет 146 в русских переводах:

H. В. Гербель:

О, бедная душа, игралище страстей
И мощный центр моей греховной плоти всей,
К чему, когда внутри томишься и страдаешь,
Снаружи так себя ты пышно украшаешь?

К чему желаешь ты на столь короткий срок
Истратить столько сил для бренного жилища?
Ужели для того, чтоб червь, жилец кладбища,
Твой выхоленный труп точить удобней мог?

Нет, лучше ты живи на счет богатства тела —
И чтоб оно — не ты — все более слабело!
По дорогой цене уступки продавай!
Богатой будь внутри, а внешность — забывай

Питайся смерти ты своей лишь достояньем —
И смерть не устрашит тебя своим стенаньем!
    (Шекспир У. Сонеты М., 1996. С. 150)

С.Я. Маршак:

Моя душа, ядро земли греховной,
Мятежным силам отдаваясь в плен,
Ты изнываешь от нужды духовной
И тратишься на роспись внешних стен.

Недолгий гость, зачем такие средства
Расходуешь на свой наемный дом,
Чтобы слепым червям отдать в наследство
Имущество, добытое трудом?

Расти, душа, и насыщайся вволю,
Копи свой клад за счет бегущих дней
И, лучшую приобретая долю,
Живи богаче, внешне победней.

Над смертью властвуй в жизни быстротечной,
И смерть умрет, а ты пребудешь вечно.
    (Шекспир В. Избр. произведения: В 2 т. / Сост., автор статьи и примеч. В.П. Комарова. Т. 1. СПб., 1997. С. 102)

В. Тарзаева:

Душа земная, сил греховных ось,
Что ополчились на тебя всем скопом,
Все у тебя идет и вкривь и вкось
В чертоге на песке твоем высоком.
Зачем ты сыплешь деньгами, когда
Ничто в нем не изменишь счетом ровным?
Наследникам трудов, червям, труда
Дом не составит растащить по бревнам.
Живи, душа, и множа цепь утрат,
Лишь прирастай, несуетная, словом.
Гори внутри, на сюртуке заплат
Не замечая; ко всему готова.
    Пусть смерть с червями предается спорам.
    Она отступит пред твоим напором.
      (Шекспир У. Сонеты / Пер. В. Тарзаевой. М., 1997. С. 75)