Глава 1. Сочинения Н. Макиавелли в Англии в царствование Елизаветы I Тюдор

Издания трактата Макиавелли «Государь» в XVI в. на континенте.

Никколо Макиавелли (1469—1527) работал над «Государем» (II Principe (De principatibus) с весны по осень 1513 г. Небольшой по объему трактат (80 с небольшим страниц даже в современных изданиях, «uno opuscolo» назвал его автор в письме к Ф. Веттори), который оказал такое поразительное влияние на всю политическую и философскую мысль Нового времени (Гамлет, наверное, заметил бы, что «в этом есть нечто сверхъестественное»), создавался параллельно с «Рассуждениями о первой декаде Тита Ливия» (Discorsi sopra la prima deca di Tito Livio), сочинением другого жанра и смысла, в котором многие идеи трактата «Государь» предстают окрашенными в несколько иные тона. Позднее были написаны заслужившие меньшую славу «Об искусстве войны» (Dell'arte della guerra, 1521) и «История Флоренции» (Istorie florentine, 1525).

Трактат «Государь» оставался неопубликованным в течение почти двадцати лет, однако он распространялся в списках и был широко известен уже при жизни автора. В 1523 г. было предпринято даже «пиратское» издание текста Макиавелли под чужим именем (так называемый, плагиат Агостино Нифолатинский перевод трактата с некоторыми вставками и с добавлением собственной главы о «противоядии отраве»)¹. В 1531 г. папа Клемент VII (бывший кардинал Джулиано деи Медичи, покровитель Макиавелли, позволивший ему вернуться из ссылки во Флоренцию и сделавший его официальным историографом республики) специальным декретом разрешил публикацию сочинений Н. Макиавелли. В 1532 г., через пять лет после смерти автора, «Государь» вышел в свет одновременно в двух разных изданиях и в течение последующих двадцати лет выдержал около двадцати пяти изданий только на итальянском языке.

Первый (?) французский перевод (Guillaume Cappel) «Государя» появился в 1553 г. (Paris, С. Estienne), и это было не единственное издание на французском языке, несмотря на то, что вскоре сочинения Макиавелли были включены в папский индекс запрещенных книг. Известны, как минимум, еще три издания: перевод Гаспара д'Оверня (Poitiers, Е. de Marnef, 1563), перевод Жака Гоори, изданный в Париже в 1571 г.² (именно этот французский перевод будет использоваться в данной работе) и руанское издание Тома Маллара (Thomas Mallard) 1586 г.³, в котором «Рассуждения» опубликованы в переводе Жака Гоори, в то время как «Государь» — в старом (издания 1563 г.) переводе Гаспара д'Оверня (Gaspard d'Auvergne).

Вместе с тем, уже в период Контрреформации, в середине XVI в. началась жесткая атака на учение Макиавелли, осуществляемая практически со всех сторон: католики и протестанты, римская церковь, иезуиты, англиканская церковь, религиозные моралисты и ученые гуманисты — у всех обнаружились свои (скорее политические, чем этические) причины для осуждения стремительно завоевывающей популярность «доктрины»⁴. И главным объектом критики в наследии флорентийского секретаря, естественно, являлся трактат «Государь». В 1559 г., при папе Павле IV, сочинения Макиавелли были внесены в «Индекс запрещенных книг» (Index Librorum Prohibitorum). В том же году иезуитами было организовано сожжение изображения Макиавелли. Антиреклама, которая во все времена способствовала известности, и на сей раз сделала свое дело: имя Макиавелли стало легендарным, а интерес к «Государю» неизмеримо вырос.

Тем большее удивление вызывает тот факт, что, несмотря на официально объявленную и при любом удобном случае демонстрируемую английской церковью независимость от Рима, в годы правления королевы Елизаветы ни «Государь», ни «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия» так и не были изданы в Англии на английском языке. В полном согласии с решением Тридентского Собора (не имевшим силы на территории Англии) и в очевидном контрасте с «неповиновением» католической Франции в этом вопросе.

Необъявленный запрет в Англии на публикацию «Государя» и «Рассуждений» (а никаких официальных документов на этот счет не сохранилось, да и существовали ли подобные письменные запреты, когда было достаточно устного указания Тайного совета или лорда, осуществлявшего контроль над издателями и печатниками, — печатное дело в век Елизаветы было жестко централизовано, и государство обладало монополией в вопросах, касающихся идеологической и политической литературы⁵) резко контрастирует с активностью швейцарских и немецких протестантов, которые осуществили с 1560 до 1622 гг. около десяти латинских изданий «Государя», первое из которых вышло в Базеле в 1560 г. в типографии протестанта-итальянца, уроженца Лукки, Пьетро Перна (Petrum Pernam). Великолепный перевод на латынь, ставший с тех пор каноническим, выполнил Сильвестр Телий (Sylvestrum Telium).

Телий заменил вступительное слово с посвящением Лоренцо Медичи на собственное хвалебное обращение к просвещенному польскому рыцарю Абрахаму Сбарски (Abraham Sbarski). В нем была прямо выражена крамольная с точки зрения недавних решений Тридентского Собора мысль об отсутствии причин для запрещения книг Макиавелли и вреде, наносимом «осуждением» Макиавелли, о политическом полемизме его сочинений и необходимости «изучить зло», чтобы использовать его для поддержки истинной доктрины (for the support of true doctrine): «знание зла не есть зло, ...зло есть порождение собственного разума»⁶.

Однако, наиболее популярным из латинских изданий «Государя» стало издание П. Перна, предпринятое через двадцать лет, в 1580/81 гг. Помимо трактата Макиавелли (в прежнем переводе Телия) оно включало речи Contra Monorchia и Pro Monorchia из «Римской истории» Диона Кассия (кн. 52), а также трактат «Защита против тиранов» (Vindiciae contra Tyrannos), приписываемый Ф. Дюплесси-Морне (близкому знакомому сэра Ф. Сидни). Очевидно, что сопровождающие «Государя» сочинения рассматривались составителями как «аргументы... против писаний Макиавелли» (на титуле значится: «Adiecta sunt eiusdam argumenti aliorum quorundam contra Machiavellum scripta de potestate & officio Principum, et contra tyrannos»). Эта книга выдержала до конца века несколько переизданий (1589, 1594/95, 1599), что свидетельствует о ее популярности, а с 1600 г. (изд. Ursel) к ее условно антимакиавеллистской коллекции добавился действительно направленный против Макиавелли (и Жана Бодена) трактат иезуита Антонио Поссевино «Judicium de Nicolai Machiavelli et loannis Bodini quibusdam scriptis»⁷. В таком расширенном виде книга выдержала еще несколько изданий до середины XVII в., из которых франкфуртское 1608 г. находится в фондах Исторической публичной библиотеки в Москве.

Так обстояло дело с изданием сочинений Макиавелли на континенте, несмотря на внесение их в папский индекс. А что же происходило тем временем на британских островах?

Хронология первых английских переводов Макиавелли. По всей видимости, «необъявленный» или «неофициальный запрет» (если позволительно употребить такое понятие) на издание этих сочинений флорентийского писателя все-таки в Англии существовал, иначе, как могло случиться, что первое издание «Рассуждений» на английском языке появилось только в 1636 г., а перевод «Государя» был опубликован лишь в 1640 г.?

Вместе с тем, не все сочинения Н. Макиавелли имели в Англии такую судьбу, кое-что издавалось и даже довольно активно, т.е. речь может идти не о запрете «имени», а об ограниченном доступе к отдельным сочинениям, вызывавшим опасения. Хронологически история появления английских переводов книг Макиавелли выглядит так:

1560/62 гг. — первое издание «Об искусстве войны» в переводе Питера Уайтхорна: The arte of warre, written first in Italia[n] by Nicholas Machiauell, and set forthe in Englishe by Peter Whitehorne, studient at Graies Inne: with an addicio[n] of other like marcialle feates and experimentes, and in a table in the ende of the booke maie appere. Published: [London]: Anno. M.D.LX. Menss. [sic] Iulij. [Printed by John Kingston for] Niclas Inglande, [1562 (April)]. Перевод посвящен королеве Елизавете.

1573/74 гг. и 1588 г. — второе и третье издания «Об искусстве войны» (переиздания).

1595 г. — издание «Истории Флоренции» в переводе Томаса Бедингфилда: The Florentine historié. Written in the Italian tongue by Nicholo Macchiavelli citizen and secretaire of Florence. And translated into English by T.B. esquire. Published: London: Printed by T.C. [Thomas Creede] for W.P. [William Ponsonby], 1595.

1636 г. — первое издание «Рассуждений на первую декаду Тита Ливия» в переводе Эдварда Дакрэ: Machiavel's Discourses upon the first Decade of T. Livius translated out of the Italian; With some marginall animadversions noting and taxing his errours by E[dward] D[acres].

1640 г. — первое издание «Государя» в переводе Эдварда Дакрэ: Nicholas Machiavel's Prince. Also, The life of Castruccio Castracani of Lucca. And the meanes Duke Valentine us'd to put. to death Vitellozzo Vitelli, Oliverotto of Fermo, Paul, and the Duke of Gravina. Tr. out of Italian into English by E[dward] D[acres], With some animadversions noting and taxing his errours. Published: London, Printed by R. Bishop, for WiLHils, 1640. 305 p. 14 cm.

1647 г. — первое издание «Бельфагора» на английском языке под названием «The Devil a Married Man».

Наличие французских и латинских переводов «Государя» и «Рассуждений» в эти годы и их несомненная доступность для заинтересованных читателей как на континенте, так и на островах, тем не менее, как мы увидим, не исключали потребности в оригинальных (итальянских) текстах сочинений Макиавелли. Востребованностью такого рода, в первую очередь, можно объяснить то внимание, которое уделяли изданию сочинений Н. Макиавелли, П. Аретино, Дж. Бруно на итальянском языке в своих предприятиях крупные английские издатели и типографы Джон Вольф, Джон Чарливуд и Ричард Филд.

«Фиктивные» издания Макиавелли в Англии. Джон Вольф. В ходе первых, венецианских, допросов, проводимых инквизицией, Джордано Бруно сделал заявление, остающееся единственным прямым свидетельством современника о существовавшей в его время в Англии практике изданий с фиктивными (или фальшивыми) выходными данными (surreptitious, fictitious imprints).

На допросе 2 июня 1592 г. Бруно сказал: «Все те мои книги, которые содержат в своих типографских штампах указание на то, что они напечатаны в Венеции, в действительности напечатаны в Англии. Это была инициатива типографа указать ложные данные, будто они отпечатаны в Венеции, с целью упростить их продажу, а также, чтобы иметь возможность выпустить их большим тиражом; поскольку, если бы было сказано, что они отпечатаны в Англии, было бы намного труднее продать их там. И почти все прочие напечатаны в Англии, хотя они могут указать Париж или любое другое место»⁸.

Сочинения Бруно описанным способом издавал в Лондоне в 1584—1586 гг. Джон Чарливуд, последователь и, возможно, конкурент Джона Вольфа, чье «изобретение» и весьма прибыльную идею он активно эксплуатировал. Насколько активно, можно судить хотя бы по тому, что за полтора года им было издано семь (!) книг одного только Дж. Бруно: шесть на итальянском языке (на трех из них указан Париж, на двух — Венеция, на одной выходные данные отсутствуют) и одну на латыни.

Однако, слава первооткрывателя в этой области принадлежит, без сомнения, Джону Вольфу, который в течение десяти лет (1581—1591) специализировался на производстве книг на иностранных языках с указанием фальшивых выходных данных. Специалисты, изучавшие английский феномен «фиктивной печати» (surreptitious printing), сходятся во мнении, что печатники преследовали, главным образом, коммерческие цели (далекие от политических мотивов), а издание популярных иностранных книг на языке оригинала в Англии помогало им преодолевать препятствия, создаваемые новичкам в этом бизнесе печатниками-монополистами⁹.

Тем не менее, в деятельности Джона Вольфа Д. Вудфилд обоснованно выделяет две сферы: коммерческую, в которую попадают все осуществленные им издания сочинений Макиавелли, не исключая «Государя», и политическую. Последняя связана, правда, не с выражением убеждений самого Вольфа, а с использованием его «изобретения» (фиктивных штампов и печати на иностранных языках) в целях внешнеполитической пропаганды прозорливым Уильямом Сесилем, лордом Берли в 1588 г., после казни Марии Стюарт и разгрома Непобедимой Армады, а также с изданием в последующие годы «информационных памфлетов» (news pamphlets) на французском языке¹⁰.

Для нас наибольший интерес представляет то обстоятельство, что первый заказ на печатание пропагандистского памфлета, принадлежащего перу лорда-казначея (The execution of justice in England for maintenance of publique and christian peace) на итальянском языке был получен Джоном Вольфом спустя два месяца после издания им в Лондоне «Государя» и «Рассуждений о первой декаде Тита Ливия» Н. Макиавелли. Учитывая известность (во многом скандальную, как мы увидим дальше) политических теорий Макиавелли в Англии того времени, зная о нешуточном интересе к ним самого лорда Берли, который еще в начале 50-х гг. «старался приобрести»¹¹ сочинения флорентийского секретаря, а также учитывая имеющееся свидетельство о том, что кем-то из окружения Берли была переведена большая часть «Рассуждений»¹², — логично было бы предположить, что рядовой лондонский печатник Джон Вольф был замечен всесильным министром Елизаветы неслучайно и именно по причине издания им политических сочинений Макиавелли, которых в английском переводе еще не существовало (в отличие от дважды переизданного на тот момент трактата «Об искусстве войны»).

Кто же такой Джон Вольф и какова его роль в популяризации сочинений Макиавелли в Англии? Известно, что в 1582 г., вскоре после начала его самостоятельной карьеры в качестве лондонского печатника (предположительно, в 60-е Вольф служил учеником и подмастерьем у Джона Дэя, а в 70-е находился на континенте, в том числе, изучал во Флоренции «l'arte de lo stampare») y него возникли серьезные противоречия с Королевским печатником (the Royal Printer) Кристофером Бейкером, касающиеся предпринятых новичком «пиратских» изданий «привилегированной» литературы, т.е. тех популярных и наиболее доходных книг, на издание которых отдельные печатники получали монополию, оформленную в виде королевских привилегий.

Естественно, недавно открывший свое дело, еще не принятый даже в гильдию печатников (на тот момент он принадлежал к цеху торговцев рыбой — Fishmongers' Company), Вольф не мог претендовать на подобные привилегии. Однако его профессионализм, приобретенный как в Англии, так и в Германии и Италии (предисловие к одной из первых книг¹³, напечатанных Вольфом, сохранило свидетельство Дж. Б. Кастильоне, учителя итальянского языка королевы Елизаветы, что книга обязана своим появлением «l'occasione d'un giovane di questa Città venuto di nuovo d'Italia, ov'ha con molta industria appresso Parte de lo Stampare»¹⁴), энергия и имевшиеся в его распоряжении типографские мощности (пять прессов, два из которых были спрятаны в тайнике, — столько было тогда лишь у королевского печатника Бейкера) побуждали Вольфа к активным действиям.

В борьбе за свое место под солнцем, он стал организатором наступления на практику королевских привилегий в печатном деле. В начале XVIII в. Джон Страйп так охарактеризовал роль Вольфа в движении против привилегий: «One John Wolf, а Fishmonger using Printing, taking upon him as a Captain in this Cause, was content with no Agreement, hut generally affirmed that he might and would print any Lawful Book, notwithstanding any Commandment of the Queen. And to that End had incensed the Popularity of London, as in a Common Cause somewhat dangerously. And with him several of the rest changing their Minds, were associated, and laboured to overthrow those Privileges the Queen had granted, or could grant»¹⁵.

Сохранившаяся запись одного спора (14 мая 1582 г.) между сторонниками и противниками привилегий проливает неожиданный свет на суть претензий, предъявляемых «главарю бунтовщиков» Дж. Вольфу. Королевский печатник К. Бейкер обратился к нему со следующим призывом: «Wolfe, leaue your Macheuillian deuices, & conceit of your forreine wit, which you haue gained by gadding about from country to country, and tell me plainly, if you meane to deal like an honest man: what you would haue»¹⁶ [курсив мой. — Н.М.].

Отметим несколько существенных моментов: во-первых, эпитет «макиавеллистский» уже настолько распространен, что применяется в обыденной речи и в приложении к предметам, далеким от большой политики. В данном случае, Вольфу инкриминируются «макиавеллистские приемы» в его профессиональной деятельности (вероятно, уловки, хитрости, обман, с помощью которых книжный «пират» добывает и печатает свои тексты). Во-вторых, по иронии судьбы инвектива Бейкера, возможно, сослужила Вольфу неплохую службу — не эти ли слова стали для него подсказкой, когда он запускал свой оригинальный (и беспрецедентный) проект издания в Лондоне сочинений итальянских писателей на языке оригинала?

Еще одно наше соображение, касающееся Джона Вольфа (a Fishmonger using Printing), имеет отношение не столько к «дискуссии о привилегиях» в 80-е гг. XVI в., сколько к знаменитому «торговцу рыбой» в трагедии Шекспира «Гамлет».

Во всех трех вариантах, в которых нам известен текст «Гамлета» (так называемое «пиратское» кварто 1603 г., «хорошее» кварто 1604 г. и фолио 1623 г.), сцена встречи «безумного» принца, читающего книгу, с Полонием (в Q 1 его зовут Карамбус) передана сходным образом: «Polonius: Do you know me, my Lord? Hamlet: Excellent well. You are a Fishmonger. Polonius: Not I, my Lord. Hamlet: Then I would you were so honest a man» (II, 2). He исключено, что ко времени создания «Гамлета», слово «Fishmonger», прочно прилепившееся к «бунтарю» и «пирату» Джону Вольфу (о том, насколько прочно, можно судить по вышеприведенному высказыванию Дж. Страйпа начала XVIII в.: «One John Wolf, a Fishmonger using Printing»), — стало нарицательным для обозначения книжных «пиратов», породы не только не исчезнувшей ко времени Шекспира, но и, напротив, умножившей свои ряды так, что быть честным издателем, в действительности, означало, как сказал Гамлет, «быть выловленным из десятка тысяч».

Благодаря исследованиям А. Полларда и других ученых, известно, что и Шекспиру, и прочим авторам, и их театральным труппам приходилось бороться с книжными пиратами, наносившими им большой материальный ущерб и зачастую публиковавшими популярные сочинения в искаженном до полной неузнаваемости виде. Если Шекспир, действительно, намекал здесь на Джона Вольфа (с которым мог быть и лично знаком, поскольку Ричард Филд — земляк Шекспира и его первый издатель, человек, которому было доверено издание поэм «Венера и Адонис» и «Лукреция» — не только знал Вольфа лично, но и стал его преемником в издании книг на итальянском языке в Лондоне¹⁷), — то контекст говорит, скорее об уважительном отношении драматурга к этому заслуженному человеку. Когда Полоний, в ответ на слова принца, называющего его «торговцем рыбой» (книжным пиратом), возражает: «Не я, Ваше высочество», — Гамлет советует ему быть «таким же честным человеком», как тот, первый «торговец рыбой» (осмелимся продолжить мы мысль Гамлета), тот Fishmonger¹⁸, все «пиратство» которого ограничивалось привилегированной литературой — псалмами, библейскими текстами, учебниками — и сочинениями иностранных авторов на их языках, что также не нарушало в то время ничьи авторские права¹⁹.

Вернемся к Дж. Вольфу в 80-е гг. XVI в. Он — «смутьян», но смутьян, добивающийся права печатать книги, в которых нет ничего противозаконного, он несколько раз попадает в тюрьму, поскольку, как жалуется его главный оппонент Королевский печатник Бейкер, позиция Вольфа в вопросе привилегий заслужила поддержку в народе и вся ситуация «стала предметом общих разговоров в пивных, тавернах и прочих подобных местах»²⁰. Пока Вольф находится в тюрьме, к нему в дом врываются люди, нанятые его противниками, устраивают там погром, применяют силу к его «бедному старому отцу» (как следует из прошения Вольфа о защите, направленного в Звездную палату), «портят и уносят отпечатанные книги», повреждают типографское оборудование²¹.

Кажется, что компромисс невозможен. Тем не менее, уже в июле 1583 г. Вольф официально переходит из гильдии рыботорговцев в гильдию печатников (the Stationers' Company) и вскоре становится одним из самых уважаемых ее членов, в 1587 г. его утверждают в должности Beadle of the Company, а с 1593 г. и до самой смерти в 1601 г. Джон Вольф будет официальным печатником города Лондона (Printer to the City).

Став членом гильдии печатников, Вольф еще около года продолжал свою пиратскую деятельность, но вскоре увлекся идеей перепечатывания континентальных изданий популярных итальянских авторов, чьи книги были объявлены римско-католической церковью в Index Librorum Prohibitorum.

Причин для возникновения такого проекта было несколько: у Вольфа к тому времени были налажены связи с Франкфуртом, и франкфуртская книжная ярмарка стала для него одним из основных, по не единственным, каналом сбыта книг на континенте²²; несмотря на некоторые послабления, внесенные в Index в 1564 г., сочинения Макиавелли и Аретино, например, оставались по-прежнему запрещены к изданию в Италии и других католических странах, и хотя мы видели на примере Франции, что этот запрет далеко не всегда неукоснительно соблюдался, потребность в этих книгах была необычайно велика, спрос явно опережал предложение; наконец, в самой Англии в эти годы интерес к Италии и итальянской культуре неизмеримо возрос, итальянский язык был популярен (к 1580 г. в Англии были изданы три итальянские «Грамматики»), молодые англичане отправлялись в Италию путешествовать, учиться в университетах и обучаться ремеслам. Следует упомянуть и о влиятельной итальянской общине, сформировавшейся в Англии в период массового исхода инакомыслящих после усиления репрессий инквизиции, в чьей среде Дж. Вольф находил своих редакторов, переводчиков и авторов (Giovanni Battista Castiglione, Petruccio Ubaldini, Giacopo Castelvetro, Alberigo Gentili).

Таким образом, в случае с изданием книг Макиавелли и Аретино Вольфу был гарантирован успех на двойном рынке (дома и на континенте) и слава первого в Англии издателя запрещенных Собором и папой, в равной степени вызывавших повышенное любопытство, политических и «порнографических» сочинений. Вместе с тем, подчеркивая очевидную (не только нам, но и самому Вольфу) коммерческую беспроигрышность этого проекта (очевидную, впрочем, в отношении именно двух указанных авторов, но не большей части других итальянцев, которых на свой страх и риск издавал Вольф), — не стоит недооценивать его независимость, даже смелость, в выборе литературы и его фактическую роль популяризатора «литературных сокровищ» Италии на этом острове, который осевшие здесь итальянцы долго воспринимали как «маленький уголок мира, со всех сторон отделенный от других его частей» (Дж. Кастельветро).

Использование же Вольфом фальшивых штампов на изданиях, осуществленных на иностранных языках, следует отнести не к их «секретности» или «подпольному» характеру, а к чисто коммерческим хитростям²³, суть которых в застенках инквизиции (!) разъяснил Дж. Бруно, и тем выручил ученых, которые, не будь этого простого и надежного свидетельства, еще долго ломали бы головы над загадкой фальшивых штампов, в том числе, и нашего «торговца рыбой, использующего печать» (Fishmonger, using Printing).

Как бы то ни было, но в 1584—1589 гг. прежде скандально известный своими «макиавеллистскими приемами», а ныне уважаемый лондонский печатник Джон Вольф, чье влияние неизменно растет в эти годы как в гильдии, так и за ее пределами, издает целую серию сочинений Н. Макиавелли на итальянском языке.

Пробным камнем в новом предприятии стали, правда, две части «Ragionamenti» П. Аретино, которые были изданы Вольфом в 1584 г. вообще без какого-либо штампа (с указанием одной даты). На этом издании был испытан и принцип сдвоенного тома (double volume) с независимой нумерацией страниц в каждом и отдельными титулами, который Вольф будет применять, печатая Макиавелли. В предисловии к этому изданию Вольф начинает «игру» с читателем, интригуя его, мистифицируя место издания и личности издателя и автора предисловия, раздавая обещания по поводу будущих книг (третья часть, и правда, была им напечатана... лишь в 1589 г.). И конечно, издание «этих порнографических книг» («these books of pornography», как их называет Д. Вудфилд) призвано было выявить спрос на итальянские книги в Англии²⁴. Предисловие к первому тому Аретино сообщает, что книга напечатана неким «Barbagrigia» («седая, серая, сивая борода») из «Bengodi» (страны всеобщего изобилия из итальянского фольклора). По мнению К. Хаффмана, это имеет такое же отношение к реальности, как «винные реки и гора из пармезана» в новелле Боккаччо.

Однако такая атрибуция имела прямое отношение к «реальности» литературной: типограф Barbogrigia²⁵ является одним из персонажей изданной незадолго до начала предприятия Вольфа, в 1581 году, комедии «Оборванцы», принадлежащей перу итальянского поэта, переводчика «Энеиды» Аннибале Каро (1507—1566). Таким образом, предисловие недвусмысленно давало понять аудитории: строительство воображаемого мира началось.

«Фиктивные» издания Джона Вольфа станут отныне (на несколько лет) своего рода «литературным театром» Джона Вольфа: со своими героями и антигероями, интригами, конфликтами между вымышленными издателями, сидящими в разных точках Европы, выполненными и невыполненными обязательствами, саморазоблачениями и саморекламой. Похоже, Вольф не просто зарабатывал деньги, но и искренне развлекался, получая немалое удовольствие от своей небесплодной (во всех смыслах) затеи.

Не исключено, что самому Вольфу («бунтарю», «пирату», «скандалисту», «новатору») нравилось порой примеривать на себя костюм антигероя в инициированной им «игре». Об этом свидетельствует, например, высказывание Джона Элиота, резкость которого вступает в явное противоречие с избранным способом его обнародования. В своем сочинении «Ortho-Epia Gallica» (1592) Элиот пишет: «Лондон полон итальянцами и французами, которые обучают своим языкам за плату, ...образованные люди, обладающие большими знаниями, ищут убежища и приезжают в Лондон, чтобы сохранить свободу вероисповедания», но находятся такие «безнравственные типы, я говорю о гадах со змеями (wicked heads, I say beasts and serpents), которые своим ядовитым мастерством (by the venime of their skill) отравили наш английский народ при помощи книг Николаса Макиавеля и Питера Аретина (with the bookes of Nicholas Machiavell and Peter Aretine), переполненных всевозможными мерзостями и злодейством, — [эти люди] заслуживают за свои старания нескольких хороших ударов strapado, или bastinadoes, а потом должны быть изгнаны прочь из английского королевства»²⁶.

Кто же такие эти «испорченные» люди, «гады со змеями»? Несомненно, это собственной персоной печатник Джон Вольф, на типографской эмблеме которого изображена цветущая пальма, под чьей кроной копошатся змеи и жабы («palm-tree with serpents and toads», McKerrow, device no. 226). И именно эту эмблему использовал Вольф для титулов своих «фиктивных» изданий «Государя» и «Рассуждений» несколькими годами раньше (а также для первого титула «Об искусстве войны»). Так что Элиот не ошибся и ничего не перепутал. Нет ничего удивительного и в том, что современник-моралист сурово осуждает распространителя итальянских «мерзостей» и требует его изгнания — в то время это было общим местом в суждениях о Макиавелли и более свободомыслящих елизаветинцев. Поражает другое: сочинение Дж. Элиота издал в 1592 г. ни кто иной, как все тот же Джон Вольф.

В данном предисловии Элиота, кроме того, усматривается определенная связь с анонимным антиитальянским памфлетом, посвященным только что ставшему королем Франции Генриху IV, который напечатал в 1591 г. в Лондоне Джон Вольф. Автор памфлета видит «живое воплощение итальянского коварства» в «Екатерине Медичи и ее флорентийском советнике» и далее пишет: «Никогда столь многие не умирали от яда змей и прочих ядовитых гадов (by poyson of Serpents and other venimous beasts), <...> сколько [погибло] от их тиранической жестокости»²⁷. Таким образом, за короткое время Вольф печатает два сочинения, в которых обыгрывается его издательская эмблема, причем в двух прямо противоположных смыслах. Читателю стоило задуматься: так виновны или нет «ядовитые гады со змеями» (книгоиздатель Джон Вольф) в творящихся в мире жестокостях?

Хронология издания в Лондоне Джоном Вольфом сочинений Н. Макиавелли такова²⁸:

1584/85 г. — I Discorsi di Nicolo Machiavelli, sopra la prima deca di Tito Livio. In Palermo, appresso gli heredi d'Antoniello degli Antonielli [London, John Wolfe] 1584, 216 p.; STC 17159.

1584/85 г. — Il Prencipe di Nicolo Machiavelli, Al Magnifico Lorenzo di Piero de Medici. Con alcune altre Operette (со всем традиционным набором из четырех меньших сочинений). In Palermo, appresso gli heredi d'Antoniello degli Antonielli [London, John Wolfe] 1584, 80 p.; STC 17167.

Обе эти книги продавались в Англии в виде двойного тома (отдельные титулы, независимая пагинация), и хотя в каталоге франкфуртской книжной ярмарки они не значатся, несомненно, продавались в то время также на континенте, судя по данным библиотек Европы.

После выпуска «двухтомников» Аретино и Макиавелли в течение почти трех последующих лет Вольф не возобновляет издание этих авторов, несмотря на обещания, содержащиеся в предисловиях к этим книгам. Что было тому причиной, остается не вполне понятным: недостаточно ли быстрый сбыт на первых порах, или загруженность Вольфа другими проектами и проблемами, на которые указывает Д. Вудфилд²⁹, или какие-то полученные им сверху знаки «нежелательности» продолжения этого предприятия?

Как бы то ни было, но в июне 1586 г. указом Звездной палаты были существенно расширены полномочия гильдии печатников в осуществлении контроля над книжным производством и торговлей. Лицензирование и регистрирование книг стало обязательным для печатников, а книги на иностранных языках попали под столь же жесткий контроль, как и те, что выходили частично или целиком на английском³⁰. Прежние правила оставляли лазейку для книг, напечатанных полностью на иностранном языке, и Джон Вольф не нарушал закон, когда не вносил свои «итальянские» книги в реестр гильдии. Теперь правовая «дыра» была устранена, и Вольфу пришлось регистрировать последующие «иностранные» издания (более того, он зарегистрировал и ранее изданные книги, вероятно, чтобы узаконить свое преимущество при их возможных переизданиях). В любом случае, самые «сенсационные» сочинения Макиавелли и Аретино к тому времени Вольф уже напечатал.

После перерыва Дж. Вольф возвращается к изданию сочинений Макиавелли:

1587 г. — Historie [Fiorentino] di Nicolo Macchiavelli, cittadino et secretario Fiorentino. IN PIACENZA APPRESSO gli heredi di Gabriel Giolito de Ferrari. [London, John Wolfe] 1587; STC 17161. Книга была внесена Вольфом в реестр гильдии печатников 18 сентября 1587 г. Экземпляры этого издания продавались на франкфуртской книжной ярмарке в 1588 г.

1587 г. — Libro dell'Arte della Gverra di Nicolo Machiavelli cittadino, et secretario fiorentino. In Palermo appresso Antonello degli Antonelli. [London, John Wolfe, 1587], 150 p.; STC 17163.

Выходные данные (в них отсутствует дата) указывают не на «heredi», а на самого Антонелло Антонелли, что говорит, возможно, о небрежности (?) Вольфа, поскольку виртуального издателя из Палермо «не было в живых» еще три года назад, когда его «наследник» печатал «Рассуждения» и «Государя». Это издание существует с двумя титулами: второй начинается словами «I Sette Libri...», а штамп заменяет дата MDLxxxvii. Второй титул, по мнению Вудфилда, потребовался, чтобы оперативно исправить серьезную ошибку, допущенную во время печати, и спасти нераспроданные остатки тиража. Эта книга также продавалась во Франкфурте в 1588 г.

1588 г. — Lasino Doro [L'Asino d'Oro] di Nicolo Macchiavelli, con tvtte laltre sve operette. In Roma, [London, John Wolfe], MDLXXXVIII, 116 p.; STC 17158. Книга зарегистрирована в реестре гильдии печатников 17 сентября 1588 г., а в следующем году продавалась на книжной ярмарке во Франкфурте.

В предисловии Вольф снова напоминает о «великом печатнике Антонелло Антонелли», который, к несчастью, скончался, не успев исполнить обещания, данного им в «Рассуждениях» и «Государе», и издать «настоящий том». Однако, как мы помним, политические трактаты Макиавелли были напечатаны якобы уже «наследником» Антонелли (впрочем, усопшему неведомым образом удалось ожить, ради того, чтобы спустя три года напечатать «Об искусстве войны»). В «Истории Флоренции» то же самое обещают сделать «наследники» Габриэля Джиолито из Феррары, но в настоящем томе об этом также благополучно забыто, и «L'Asino d'Oro» представлена, как последняя из обещанных работ некоего анонимного печатника из Рима. По мнению Д. Вудфилда, все это демонстрирует «небрежность Вольфа» («this shows carelessness on Wolfe's part»)³¹. Однако, если взглянуть на путаницу предисловий с точки зрения «литературного театра» Джона Вольфа, — они вполне соответствуют той игровой, карнавальной стихии, которую намеренно поднял вокруг своих «фиктивных» изданий Аретино и Макиавелли изобретательный «англичанин Джованни Вуольфио» («Giovanni Vuolfio, Inglese»).

Неоконченная поэма «Золотой осел» («L'Asino d'Oro»), действительно, стала последней изданной Вольфом книгой Макиавелли. Замечено, что все предисловия к изданиям Макиавелли и Аретино, осуществленным Вольфом, написаны одной и той же рукой. Предположительно, их автором являлся главный помощник Вольфа в подготовке итальянских текстов и его незаменимый корректор (proof-reader), протестант, эмигрировавший из Италии, уроженец Флоренции, Петруччо Убалдини (1529?—1600), чьи переводы Вольф также издавал (в том числе, и с фальшивыми выходными данными). Когда Вольф прекратил печатать книги на итальянском языке (около 1591 г.), и главным «итальянским» печатником Англии стал Ричард Филд (он наследовал в этом деле Вольфу и осуществил для него ряд итальянских изданий), П. Убалдини также «по наследству» перешел к нему и служил у него корректором до самой своей смерти.

Стрэтфордец У. Шекспир хорошо знал своего первого издателя стрэтфордца Р. Филда. По всей вероятности, он был знаком и с П. Убалдини, чье имя, как полагают, дал герою «Укрощения строптивой». Практически с той же вероятностью мы можем предположить личное знакомство У. Шекспира и Дж. Вольфа.

Точная дата смерти Джона Вольфа не установлена, вероятно, он умер в год постановки «Гамлета», в конце марта — начале апреля 1601 г. Между тем, сохранился документ, на который обратил внимание еще Э. Чемберс, указывающий направление деловой активности Вольфа непосредственно перед смертью. В документе³², датированном 1 апреля 1600 г., говорится о внесении залога в сорок фунтов, связанном с тем, что «...abovebounden John Wolf hathe begun to erecte and builde a Playhowse in Nightingale Lane near East Smithefielde» [курсив мой. — Н.М.].

Создатель виртуального «литературного театра» 80-х гг. XVI в., Джон Вольф в наступающем XVII в. собирался построить в Лондоне настоящий Театр.

Сочинения Макиавелли в Англии на английском языке. Рукописные списки. Таким образом, мы видим, что недостатка в изданиях текста «Государя» Н. Макиавелли (не говоря уже о сочинениях, трактующих его идеи, о которых пойдет речь ниже) в Англии к началу 90-х гг. XVI в. (т.е. ко времени Шекспира и расцвета елизаветинской драмы), по всей вероятности, не было.

Во французском и латинском переводах трактат был доступен тем елизаветинцам, которые знали эти языки. Латынью в разной степени владели тогда все, кто, как минимум, проучился какое-то время в городской или сельской грамматической школе. О способности простых зрителей публичных театров на слух воспринимать латынь можно судить, к примеру, по насыщенности латинскими изречениями драматических текстов, принадлежащих перу так называемых «университетских умов» — Т. Кида, Р. Грина, К. Марло, драматургов, работавших для публичных общедоступных театров. Не подлежит сомнению и тот факт, что многие англичане владели в то время и более гибким, живым, образным французским языком, который к середине XVI в. в Европе практически замещает латынь в качестве языка межнационального общения.

Связи между Англией и Францией были все еще необыкновенно тесными, хотя «золотая» для англичан пора регентства герцога Бедфорда давно миновала. Свежа была еще память об обширных английских владениях во Франции, о Столетней войне, результаты которой даже в царствование Елизаветы официально не были признаны в Англии окончательными. Англичане по привычке воспринимали страну, от которой их отделял Ла-Манш, как свою исконную территорию, несмотря на то, что de facto лишь порт Кале оставался тогда единственным и довольно ненадежным (переходящим из рук в руки) владением английской короны во Франции.

Большинство драматургов, предшественников и современников Шекспира, несомненно, владели французским языком, и нет никаких оснований исключать его самого из их рядов по той причине, что он не учился в Оксфордском или Кембриджском университетах и никогда не числился студентом какой-либо юридической школы. Тексты шекспировских пьес («Генрих VI», «Генрих V» — сцена сватовства, «Король Джон», «Двенадцатая ночь», «Бесплодные усилия любви», множество фраз и слов на французском языке, рассыпанных во всех прочих произведениях) дают надежное свидетельство того, что их автор знал французский язык в степени достаточной для того, чтобы на нем острить и сочинять свои несравненные каламбуры — то есть, что он знал его хорошо. Кроме того, признаваемый многими исследователями факт знакомства Шекспира с «Опытами» М. Монтеня до 1603 г., т.е. до издания их в английском переводе Джона Флорио, предполагает то, что он читал сочинение французского философа на его родном языке.

Для человека, владеющего латынью, вероятно, не составило бы большого труда чтение книг на итальянском языке. К сожалению, в вопрос о знакомстве Шекспира с латынью невообразимую путаницу внес славный «друг-соперник» Великого Барда, поэт и драматург Бен Джонсон. По сути, одно оброненное им замечание неожиданно вылилось в настоящую проблему «Шекспир и латынь», которая занимала умы исследователей не одно десятилетие.

Совершенно игнорировать слова Б. Джонсона о том, что Шекспир «знал немного латыни и еще меньше греческого», мы, разумеется, не имеем права. Вопрос заключается в другом: что означает «плохо знать латынь» в устах Бена Джонсона? «Немного латыни и греческого» — та «малость», которой обладал Шекспир, — покажется истинной сокровищницей языковых познаний тому, кто угадает второй член сравнения, незримо присутствующий в словах Джонсона: его самого, в действительности получившего добротное классическое образование, но имеющего слабость подчеркивать это в укоризну другим (следует добавить, что Шекспир был не единственным, кто не вполне удовлетворял требованиям Б. Джонсона).

Как бы ни обстояли дела у Шекспира с латынью, а нам, как и миссис Пейдж в «Виндзорских насмешницах», вполне довольно многочисленных нехитрых, но веселых и остроумных (построенных на тонкой языковой игре) доказательств того, что мальчик Уильям не зря ходил в школу и учил латынь.

Что касается собственно итальянского языка, то при желании ему можно было обучиться в то время, не покидая Лондона, у эмигрантов-итальянцев (о чем писал и суровый обличитель Вольфа Элиот). Однако, тексты самого Шекспира и изучение возможных путей его знакомства с источниками нескольких пьес, имеющими итальянское происхождение (например, «Отелло»), все же не дают надежных оснований для утверждения, что он свободно владел итальянским языком, хотя и абсолютно это не исключают. М. Прац предлагает рассматривать слова Яго (IV, 1, 46—48): «Thus credulous fools are caught: and many worthy and chaste dames even thus, all guiltless, meet reproach...» («Так ловят легковерных дураков. Так женщин незапятнанных порочат» в пер. Б. Пастернака), — как «почти буквальный перевод» (almost literal translation) морали новеллы Дж. Чинтио: «Иногда случается, что без всякой вины с ее стороны, честная и любящая женщина, из-за обмана, устроенного дьявольским разумом (da animo malvagio), и глупости легковерных (доверчивых) людей, оказывается убитой верным супругом». По мнению ученого, это может служить одним из доказательств того, что Шекспир знал итальянский³³.

Как бы то ни было, но для знакомства с текстом «Государя» Шекспиру в его время было достаточно уметь читать по-французски и даже только на своем родном английском языке, в совершенном владении которым ему еще никто не отказывал. Поскольку главное сочинение «гражданина и секретаря Флоренции» имело в Англии конца XVI в. широкое хождение в списках в английском переводе (вероятно, даже в нескольких переводах, что лишний раз говорит о немалом интересе к нему).

По меньшей мере, семь рукописных списков трактата Макиавелли «Государь» в английском переводе дошло до наших дней. Некоторые печатные книги той эпохи сохранились в меньшем количестве экземпляров. Известные сегодня английские рукописи «Государя» не дополнены переводами «меньших произведений» («Жизнь Каструччо Кастрани», «Описание образа действий герцога Валентино...» и др.), которые традиционно сопровождают издания этого трактата, в том числе, французские и «фиктивные» английские Дж. Вольфа. По мнению исследователей (Н. Орсини, Г. Крейга), в рукописях сохранились три различных перевода «Государя»: два относятся к XVI в., один предположительно к началу XVII в. (Крейг в своем издании елизаветинского перевода «Государя» обозначает их соответственно как группы А, В и С)³⁴. При этом ни один из данных переводов не лежит, по всей видимости, в основе первого опубликованного в 1640 г. английского перевода «Государя», выполненного Э. Дакрэ.

Из указанных трех перевод А, по мнению ученых, имел наиболее широкое распространение в свое время. Поэтому в качестве основы для издания елизаветинского перевода «Государя» Г. Крейг избрал лучший в группе А, так называемый, «фюртмановский» манускрипт (Furthman manuscript) из коллекции Ж. Фюртмапа (Лос Анжелос). Именно он был издан Крейгом во время Второй мировой войны.

Следует отметить также, что наиболее близкий к этому списку, признанный экспертами его копией, манускрипт Harley 967 содержит, в дополнение к трактату Макиавелли, несколько страниц выдержек из знаменитого анонимного памфлета «Государство Лейстера» (Leicester's Commonwealth), переписанных той же рукой. «Государство Лейстера» (1584), в котором графа обвиняют во множестве преступлений и в использовании «макиавеллистских» методов в политике и частной жизни, считается своего рода «ответом папистов» на пропагандистский памфлет У. Сесиля, лорда Берли «Осуществление правосудия в Англии» (The Execution of Justice in England, 1583), в котором недавние казни обвиненных в измене католических священников оправдываются государственной необходимостью. Королева Елизавета в 1585 г. вынесла свой вердикт по поводу пасквиля на Лейстера, назвав его «клеветой», после чего в Англии начались конфискации завезенных с континента печатных экземпляров. Это небезынтересное само по себе дополнение³⁵ дало основание Крейгу датировать выдержки из «Государства Лейстера» 1585 г., и тем установить верхнюю границу списка Furthman, чьей копией является данный манускрипт.

Перевод «Государя», по мнению Крейга, был выполнен с латинского текста (то есть с перевода С. Телия), однако анонимный переводчик, вероятно, имел в своем распоряжении итальянский и даже французский тексты. Во всяком случае, елизаветинский перевод включает посвящение Лоренцо деи Медичи, отсутствующее у Телия. Несмотря на то, что английский перевод «Государя» XVI в. признается исследователями достаточно вольным (Крейг называет его даже «чрезвычайно свободным»), в целом, он верно передает как смысл всего трактата, так и отдельные его идеи и даже фразеологические обороты.

Рукописная копия английского перевода «Государя», согласно гипотезе Крейга, могла быть выполнена Томасом Кидом, крупным драматургом-елизаветинцем, автором одной из самых популярных пьес того времени «Испанской трагедии». Крейг приходит к этому выводу на основании идентификации почерка переписчика списка трактата с имеющимися образцами почерка Кида (письмо Джону Пакерингу, «Элегия» Ч. Тичборна на экземпляре «Падения принцев» Лидгейта).

Вопрос об авторстве перевода сложнее и до сих пор остается открытым. Согласно предположению Наполеона Орсини, перевод мог выполнить Петруччо Убалдини, известный нам как корректор Джона Вольфа, или другой итальянский эмигрант из числа помощников Вольфа. Однако, использование переводчиком в качестве базы латинского текста «Государя», а не оригинального итальянского, которым к тому же располагал Вольф, не добавляет убедительности версии Орсини. Желание Крейга видеть Т. Кида не только переписчиком, но и автором елизаветинского перевода «Государя» велико, но он также вынужден признать нехватку доказательств.

Его гипотеза об авторстве перевода базируется на известном высказывании Т. Нэша из предисловия к «Менафону» (Menaphon) Р. Грина, в котором, вероятно, действительно содержится намек на Кида. Нэш крайне неодобрительно отзывается об «известных последователях» Сенеки, которые, «презрев все надежды в жизни, окунулись в новое занятие, ...связавшись с итальянскими переводами». Выражение «intermeddle with Italian translations», в самом деле, может намекать на переводчика «Государя», который передает смысл слов Макиавелли в посвящении о том, что он «берется обсуждать и направлять действия государей», тем самым словом: «I shoulde intermeddle with Princes matters»³⁶. «Эти люди», исчерпавшие «все возможности доверия и признания», сравниваются Нэшем с неким Кидом в баснях Эзопа (Kidde in Aesop), «очарованным лисьими новшествами»³⁷. Но в баснях Эзопа нет никакого Кида, зато присутствует «козел» в басне «О лисе и козле» (Of a ffoxe & a Gote), мораль которой такова: «Свойство мудрого человека (of a wyse man) — <...> заранее предвидеть последствия и результаты вещей, чтобы не попасть в беду из-за неразумной поспешности (throwgh vnadvysed rashnesse)».

На самом деле, вполне очевидно, что речь у Нэша идет не столько о самом Киде, сколько о тех, кто, подражая ему («козлу» из басни, который не способен видеть последствия и обманут лисом, выскочившим из колодца, поднявшись по нему, как по лестнице), — ищут возможности обновления «сцены» и драмы, уставшей от сенекообразной трагедии, в итальянских переводах. Учитывая, что Кид к тому времени создал уже своих «макиавеллистов» (Лоренцо и Иеронимо в «Испанской трагедии», 1587?), черпая аргументацию и модели поведения из «Государя», можно предположить, что речь идет о К. Марло и У. Шекспире. Однако, из этого еще не следует, что Кид, или кто-либо из его «имитаторов», имел какое-то отношение к переводу итальянских сочинений, в том числе и к переводу «Государя».

Вопрос об авторстве елизаветинского перевода «Государя» при большом количестве «претендентов» (в числе которых назывался и Т. Бедингфилд, переводчик «Истории Флоренции») по-прежнему остается открытым. Однако факт широкого распространения его в рукописных списках в Англии конца XVI — начала XVII вв. не вызывает сомнений. Равно как и многочисленные свидетельства огромного интереса к нему елизаветинцев, для которых идеи трактата Макиавелли стали предметом бурной полемики и практически всеобщего осуждения, а сама фигура флорентийского «секретаря» — воплощением дьявола (diablo incarnato).

Формирование в Англии «легенды о Макиавелли». В 1535 г. английский кардинал Реджиналд Поул (Reginald Pole) в трактате «De Unitate Ecclesiae» выдвинул против «Государя» Макиавелли два обвинения, ставшие с тех пор программными для всего европейского «антимакиавеллизма». Он прочно связал смысл трактата и имя его автора с «наставлениями тиранам» в сфере политики (neque aliud spectasse in eo libro, quam scribendo ad tyrannum ea quae tyranno placent) и с «сатанинскими писаниями» в сфере религии (inter reliqua vero librum de Principe fecit... in quo talem nobis Principem exprimi qualem certe, si Satanas in carne regnaret, et filium haberet...)³⁸. В «Апологии Карла V» Поул заклеймил Макиавелли как «врага человечества» и охарактеризовал его сочинение как источник «средств, значительно упрощающих разрушение религии, милосердия и всех плодов добродетели» («...modi, quibus religio, pietas & omnes virtutis indoles facilius destrui possent»)³⁹. Отличавшемуся веротерпимостью последнему католическому кардиналу Англии с его идеями необходимости реформирования римско-католической церкви и поиска компромисса с протестантами (близкими Я. Аконтию)⁴⁰ трактат Макиавелли мог справедливо показаться крайне экстремистским («сатанинским») сочинением, опасным и вредным для политического и религиозного будущего Европы, расколовшейся на несколько непримиримых лагерей.

Якобы допущенные кардиналом «искажения» идей Макиавелли, в которых уличат Р. Поула критики Нового времени, едва ли могут быть связаны с тем, что он не был знаком с трактатом и судил о нем понаслышке⁴¹ (аналогичные сомнения преследовали исследователей антимакиавеллистских сочинений и в отношении кардиналов Паоло Джовио и Антонио Поссевино, однако, нам они представляются, по меньшей мере, необоснованными, если не абсурдными). Логичнее объяснить немедленное и страстное осуждение кардиналом-англичанином «Государя» принципиальным несогласием с тем, что именно в нем в действительности было сказано. Помимо прочего, изложенная в трактате политическая доктрина совершенно не вписывалась в востребованную временем и осознаваемую многими, в том числе и в высших кругах Римской церкви, идею необходимости общеевропейского примирения на неясной еще идеологической основе на фоне страшных «издержек» как Реформации, так и Контрреформации.

Именно эта глобальная неясность основы религиозного примирения самим ищущим ее делает неслучайной противоречивость позиции Римской церкви, которая устами своих кардиналов осуждала Макиавелли, с одной стороны, за «вызывающее сравнение христианства и язычества» и за «жесткую критику Моисея» — с другой. Таковы основные претензии (в 50-е годы) кардиналов Амброджо Катерино и Паоло Джовио, который в итоге объявил Макиавелли безграмотным «атеистом» («atheos»). Возможно, подобная непоследовательность объясняется двойственным отношением даже в среде высших иерархов и влиятельных идеологов римской церкви к определенным направлениям герметического учения, в котором в эту эпоху смятения многие пытались найти основу для идеи «мировой религии» и религиозной терпимости. И «безграмотность» (а точнее, нечуткость) Макиавелли в этом вопросе, ставка, сделанная им — законченным «реалистом» в политике — на силу и «натиск», вероятно, делали его доктрину официально неприемлемой для всего идеологического спектра эпохи, представители которого на деле, несомненно, использовали рецепты Макиавелли в целях практической политики.

Многое, однако, зависит не от способа письма, а от способа чтения. В этой связи, парадоксальным фактом в судьбе сочинений Макиавелли выглядит то, что одним из его переводчиков во Франции становится известный мистик Жак Гоори (Jacques Gohory), по прозвищу «Лев Сладчайший», а в Англии отчетливый интерес к учению флорентийского «секретаря» проявляет Ф. Сидни и его круг — те же самые люди, которые приглашают в Англию Джордано Бруно, организуют в Оксфорде диспуты с его участием, и вероятно, поддерживают издание в Англии целого ряда его сочинений, включая «Изгнание торжествующего зверя» и «О героическом энтузиазме».

Итак, два вышеприведенных тезиса кардинала Поула заложили фундамент сложившейся впоследствии репутации Макиавелли в Англии, которая, несмотря на все разногласия английской церкви с «папистами», мало чем отличалась от официальной точки зрения Римской церкви, закрепленной в решениях Тридентского Собора.

В отношении англичан к Макиавелли нужно иметь в виду несколько аспектов: политический, моральный и тот, что называется «общественным мнением».

Не исключено, что еще в 50-е гг. государственные деятели (Уильям Сесиль, например, если мы вспомним его интерес к книгам этого автора) изучали идеи Макиавелли, надеясь, вероятно, применить их в качестве аргументов, использовать его рецепты практического действия в противостоянии с Римом, которое возобновилось практически сразу после восшествия на престол Елизаветы Тюдор. В плане возможности найти в сочинениях Макиавелли некую идеологическую опору иллюзии англичан должны были рассеяться уже к началу 70-х гг., когда стало ясно, что протестанты в Швейцарии и Германии также осудили его политическое учение как «зло», которое нужно «знать» для того, чтобы вернее его избегать. Абсолютным водоразделом между «а если все же» и «ни в коем случае» для Англии должна была стать Варфоломеевская ночь (1572) и последовавшее за ней еще более ожесточенное противостояние французских католиков и гугенотов, которым англичане открыто сочувствовали и которых тайно поддерживали. Определенную роль в окончательном прощании «официального Лондона» с Макиавелли, конечно, сыграл и трактат французского гугенота Иннокентия Жантийе «Анти-Макиавелли», написанный по горячим следам невиданной резни. Но если бы не было этого сочинения, вероятно, в главном ничего бы не изменилось: образ двора флорентийки Екатерины Медичи, ее сыновей, политика Гизов во Франции и Шотландии давно и прочно связывались в английском общественном мнении (как и у французских гугенотов) со зловещей фигурой Макиавелли и его «коварным» учением.

В цитируемом Э. Майером французском анонимном памфлете, предвосхищающем тезисы Жантийе, на Екатерину Медичи возлагается ответственность за попадание во Францию трудов Макиавелли. Как «итальянке» и «флорентийке», автор памфлета отказывает ей в совести, в истинной религиозности, по аналогии с другим флорентийцем — Макиавелли: «Les Florentins... se soucient peu de leur conscience: veulent sembler religieux et non pas l'estre, ...comme aussi Machiavel, l'un de leurs premiers politiques, le conseille à son Prince...»⁴². Тема видимости и сущности, макиавеллиево «быть» и «казаться» выходит у автора на первый план в моральной оценке как самого «политичного советника», так и членов семьи Медичи.

Если вернуться в Англию и посмотреть, как воспринималась в то же самое время Италия, итальянцы и все итальянское «островитянами», мы найдем знаменательную, однако не полную аналогию. Италия для англичан, с одной стороны — папский Рим, римско-католическая церковь, разрыв с которой становился все более глубоким и необратимым, с другой стороны — «коварный» итальянец Макиавелли, с третьей стороны — сокровищница ренессансного искусства и философии. Два очевидных негатива в елизаветинском общественном мнении не могли не перевесить один, доступный немногим избранным, позитив⁴³.

Английский гуманист, человек, несомненно, просвещенный и побывавший в Италии, автор школьных учебников и наставник королевы Елизаветы Роджер Эшем (Roger Ascham) одним из первых среди пишущих елизаветинцев упоминает Макиавелли, причем в сугубо негативном контексте, связанном с модой на путешествия в Италию, возникшей среди английской молодежи: «Англичане, <...> вернувшиеся домой [из Италии], <...> в своей частной жизни ...либо подражают знатным персонам, <...> либо становятся похожи на худших из папистов, <...> и соглашаются с ними в трех пунктах: в открытом презрении к слову Божию; [уверенности] в ненаказуемости тайного греха; в кровавом стремлении убрать со своей дороги всех недругов огнем и мечом (by sword and burning). Те, кто беспристрастно читает Pygius и Макиавелли, двух скверных патриархов этих религий, — прекрасно понимают, что я имею в виду»⁴⁴.

Любопытно, что английский гуманист считает учение Макиавелли вполне соответствующим духу католицизма, а самого Макиавелли — чуть ли не главным его «патриархом». Здесь же содержится еще одно важное свидетельство — указание на то, что к концу 60 х годов Макиавелли был уже «читаем» в Англии.

Моралист Эшем в педагогическом трактате «Школьный учитель» (Scholemaster, 1568/70) отдает дань литературным достижениям Италии прошлых веков, восторженно отзываясь о Петрарке, Данте и Кастильоне, называет, вместе с тем, ее сегодняшнее состояние «упадком» и опасается за моральные последствия пребывания там для елизаветинской молодежи. «То, что итальянец говорит об англичанине — это то, что учитель говорит об ученике. ...Итальянец, первым придумавший пословицу [«Englese Jtalianato è un diabolo incarnato». — Н.М.], имел в виду не столько их суетность в жизни, сколько непристойность их религиозных воззрений. Поскольку, называя их дьяволами, он отдалял их от Господа; однако, он отдалял их не дальше, чем они удаляются по собственной воле туда [в Италию], где они могут свободно и открыто выражать презрение к Богу и благочестию, как в жизни, так и в доктрине»⁴⁵. Вышеприведенная итальянская пословица была впоследствии инверсирована в Англии по отношению к Макиавелли, который, не будучи «Englese Italianato», стал «un diadolo incarnato»: так «ученики» вернули «учителю» долг сторицей.

Двадцать лет спустя в отношении английских религиозных публицистов к «пагубным» итальянским влияниям мало что изменится, разве что претензии приобретут более конкретный и адресный характер. В 1590 г. Ричард Харви (брат Габриэля Харви) в «Теологическом рассуждении о Божьем Агнце и его врагах» (A Theological Discourse of the Lamb of God and his Enemies) пишет: «Италия, в древности бывшая истинным зерцалом доблести (mirrour of virtue) и мужества, в последние годы порождает бесчисленных атеистов, таких как Цезарь Борджа, ...на смертном одре презревший религию, но прежде всего эти три злостных вредителя: Pomponatius, великий философ, Aretine, великий придворный, а скорее куртизан... и Machiavel, великий политик... Макиавелли вреднее прочих, клянусь богом, этот безбожный мастер политики (unchristian master of policie)... Его проклятый трактат в руках многих людей, и остается уповать на Господа, чтобы его рассуждения не дали всходы в людских сердцах. ...Таков уж характер и склонность нашего реформаторского века, что мы собираем правила и наставления у тех, кто вызывал у наших отцов одни лишь возражения, и изучаем для применения на практике то, чему раньше обучали ради самосохранения: чтобы знание зла помогало избегнуть его»⁴⁶.

Известный английский гуманист, кембриджец Габриэль Харви в начале 70-х годов в частной переписке называет Макиавелли «великим основателем и учителем политики», в шутливом стихотворении отмечает «экстраординарный ум» Макиавелли и Аретино, а оксфордец Филип Сидни, путешествующий в те же годы по Европе, в письме назван одним из его адресатов «приятелем Макиавелли»⁴⁷. Очевидно, что отношение образованной елизаветинской молодежи к Макиавелли и его сочинениям в эти годы существенно отличается от суровой озабоченности «последствиями» умудренного жизнью моралиста Роджера Эшема.

Подобная амбивалентность в отношении елизаветинцев к фигуре Макиавелли и тому комплексу идей, с которым он ассоциировался, в целом, сохранится на несколько десятилетий, до 30-х годов XVII в., когда пуритане, взявшие верх во всех сферах жизни, оставят на нем исключительно «дьявольское» клеймо. А до тех пор «флорентийский секретарь» сохраняет множество ликов, и не стоит удивляться тому, что мы встречаем Макиавелли в сочинениях елизаветинцев в сатирическом, иногда комическом, серьезном (даже научном у Ф. Бэкона, например), политически-трезвом и трагически-зловещем контекстах. Причем, зачастую это происходит у одних и тех же авторов. Они внимательно изучают его труды, и становится заметным, как у одних — с возрастом, у других — по причине личной включенности в общественную жизнь⁴⁸, отношение к его идеям существенно меняется.

Г. Харви, написавший в возрасте двадцати трех лет веселый стишок:

Machiavell, Aretine, and whome you will,
That are any waye renown'd for extraodinary skill;
I reade and reade till I flinge them away,
And then goodnight studye, tomorrowe is hallidaye⁴⁹, —

спустя всего лишь пять лет, в латинском поэтическом сборнике «XAI-PE»⁵⁰ (1578) поместит 26-строчную эпиграмму на Макиавелли под названием «Machiavellus ipse loquitur» («Говорит дух Макиавелли»), в которой сам «Макиавелли» представляет свою «доктрину»⁵¹ («Machavellica dogmata») в концентрированно «ужасающем» виде, рекомендуя ради достижения намеченной цели не гнушаться использовать яды, убийства, насилие, обманы и пр. Эпиграмма входит в книгу, посвященную графу Лейстеру.

Г. Харви, в частной переписке называвший Макиавелли «глубочайшим политиком» и высоко ценивший его стиль, вероятно, намеренно концентрирует в эпиграмме весь перечень преступлений и зол, приписываемых ему, ради достижения иронического или сатирического эффекта. Однако, вместо демонстрации абсурдности обвинений против «флорентийца» создает портрет, растиражированный впоследствии в английской литературе и на театральных подмостках. Во всяком случае, вероятно, правы те исследователи, которые связывают появление персонажа «Макиавелли» на сцене в «Мальтийском еврее» К. Марло, в том числе, и с влиянием эпиграммы Харви.

Что руководило Габриэлем Харви, сочинившим эту эпиграмму, определенно ответить сложно. Возможно, все та же двойственность в отношении к идеям Макиавелли, в которых он, с одной стороны, улавливал «свободу» от религиозной ограниченности во взгляде на человека?⁵² Эта «свобода», в какой-то степени, отвечала той жизнеутверждающей, во многом и игровой атмосфере, сложившейся при дворе и в университетах в первые десятилетия царствования Елизаветы, когда возрождались традиции рыцарства с турнирами и культом королевы-девы, когда открывались новые земли, и воины становились поэтами и философами, а поэты — воинами, когда проснулись надежды на религиозное согласие... Вместе с тем, гуманист Харви, вероятно, предчувствовал одновременно и самые тяжелые следствия этой свободы, истолкованной как вседозволенность.

Во второй книге «Огромных поздравлений» помещена еще одна любопытная эпиграмма под названием «Меркурий Флорентийский», которым оказывается все тот же Макиавелли, «сын Майи, мощью равный Юпитеру»⁵³. Похоже, Габриэль Харви решил подшутить над поклонниками учения Гермеса Трисмегиста, обретшими нового «бога» в «Меркурии-Макиавелли».

Приблизительно к тому же времени, что и сочинения Р. Эшема, относятся обнаруженные О. Риттером и М. Працем литературные упоминания имени Макиавелли в балладах (Sempill Ballads), относящихся к политическим событиям в Шотландии, причем контекст их несколько отличен от английской общей озабоченности «аморальностью» и «религиозной извращенностью». После злодейского убийства фаворита и секретаря Марии Стюарт итальянца Давида Риччио в 1565 г., новый ее секретарь шотландец Уильям Мейтлэнд⁵⁴, замешанный в убийстве своего предшественника, получил прозвище «Макиавель».

В балладе, написанной в 1568 г. Мейтлэнд назван «этот лживый макиавеллист» («this false Machivilian»); в балладе 1570 г. он поэтично обозначен как «гнусный выходец из макиавеллиевой могилы» («а scurvie Schüllar of Machiavellus lair»); в балладе 1572 говорится о «людях с кухни Макиавелли» («men of Machevillus Scuillis»)⁵⁵. В связи с первой из этих баллад Прац отмечает первое⁵⁶ в английской литературе употребление производной формы от имени Макиавелли, указывающее на достаточно развитую стадию в формировании «легенды о Макиавелли». По мнению М. Праца, в образовании данной формы, вероятно, сказалось влияние фонетики и устной речи, поскольку на слух имя Макиавелли могло восприниматься как «much evil», «much villain», «match a villain» («много зла», «большой злодей», «равный злодею»), Нельзя исключить в отдельных случаях и намеренную игру именами, создание каламбуров, которые так любили елизаветинцы. В любом случае, здесь мы впервые встречаем свидетельство «злодейского» наполнения того слова, которое вырастет в общеупотребимое понятие «макиавеллист», причем по отношению к конкретному историческому лицу.

Трактат И. Жантийе «Анти-Макиавелли». Несмотря на очевидные, на наш взгляд, свидетельства раннего знакомства англичан непосредственно с сочинениями Макиавелли, большинство ученых конца XIX — первой половины XX века (Э. Майер, М. Прац, И. Рибнер) указывают на изначально «французский источник», французские корни того явления в английской культуре, которое получило название «легенды о Макиавелли». То есть представлений о нем в широких слоях английского общества как о «воплощении злого начала», о «коварном политике», о «воспитателе тиранов». Не переоценивая значение трактата французского гугенота, написанного под впечатлением нового рецидива религиозной розни во Франции после резни в ночь святого Варфоломея, нельзя не признать того факта, что он был воспринят одевшимся в траур двором Елизаветы как своеобразный знак табу: Англия и англичане не желали, чтобы их также отождествляли с этой одиозной фигурой⁵⁷. Потому, во многом, столь бурное негодование самой королевы вызвал в 1584 г. анонимный памфлет «Государство Лейстера», в котором ее фаворита Роберта Дадли уличали в «макиавеллизме».

В 1576 г. бежавший в Швейцарию французский гугенот Иннокентий Жантийе (Innocente Gentillet, 1535—1588) опубликовал в Женеве на французском языке свое сочинение «Рассуждение о средствах хорошего управления и поддержания доброго мира в королевстве или ином княжестве...: Против Николаса Макиавеля, флорентийца»⁵⁸.

Жантийе приписывает пагубному влиянию сочинений Макиавелли (из которых цитирует два — «Государя» и «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия») всю внутреннюю политику французских королей с Генриха II до Генриха III. Учение Макиавелли, с его точки зрения — это «источник» (la source) и апология тирании, а сам Макиавелли — один из ее «авторов» (р. 19). Макиавелли, по Жантийе, преуспел в науке не «политической», а «тиранической» (non une science politique mais tyrannique) (p. 31). Вслед за кардиналом П. Джовио Жантийе называет Макиавелли «атеистом» и «врагом Господа» (un vray atheiste et contempteur de Dieu) (p. 163) и стремится доказать его безграмотность в вопросах религии. Но сверх того, французский гугенот объявляет его «доктрину» (la doctrine de Machiavel) средством к обогащению, приводя в пример разоряющих французов итальянцев-макиавеллистов (Machiavelistes — italiens ou italianisez) (p. 38).

Итальянское окружение французских королей — отдельная тема у Жантийе, которому, вероятно, и принадлежит самая распространенная производная от имени Макиавелли — «макиавеллист» (р. 23). Впрямую не называя Екатерину Медичи и ее сыновей, вскормленных на «Государе» — «этой Библии королевы-матери»⁵⁹, — Жантийе пишет о вреде, который приносит Франции «нынешняя верхушка, состоящая из итальянцев», управляющих страной «согласно учению Макиавелли» (р. 38).

Антиитальянские настроения Жантийе, по понятным причинам, гораздо более глубоки, нежели у английских публицистов (Р. Эшема, Дж. Элиота); он считает зло, укорененным в самой их природе, а потому «благородные (vertueux) итальянцы должны почитаться, поскольку они редки как драгоценные камни (pierres precieuses)» (p. 41). Я неслучайно привела это рассуждение, сделанное в 1576 г., потому что нельзя исключить, что аллюзия, с которой в 1584 г. в Лондоне Джон Вольф начнет свою беспрецедентную серию «фиктивных» итальянских изданий Макиавелли и Аретино, возникла не на пустом месте и не только из большой любви к Боккаччо. Аллюзия эта связана с 3-ей новеллой 8-го дня «Декамерона» и с поисками Каландрино драгоценных камней в стране всеобщего изобилия, Bengodia, из которой предполагается дальнейшее поступление новых изданий итальянцев — тех самых «драгоценных камней» Макиавелли и Аретино. Французский гугенот, знай он о предприятии Вольфа, возводящем этих авторов в ранг «драгоценных камней» (читай: «благородных итальянцев»), вероятно, возмутился бы, если бы только не вспомнил, чем закончилось путешествие Каландрино, чьи «драгоценные камни» превратились в грубые булыжники.

Что же такое тирания для Жантийе? Это — государство, основанное на «жестокости, ...совершаемой по отношению к людям и их имуществу без соблюдения законности, вопреки обычаю и праву» (р. 360—361). В качестве одного из величайших тиранов Жантийе упоминает английского короля Ричарда III (р. 370—371). Образ Ричарда у Жантийе близок к тому, который сложился и в тюдоровской историографии не без влияния мемуаров Филиппа де Коммина (автор «Анти-Макиавелли» тоже часто ссылается на него в поисках своих аргументов). Однако, «насилие не может длиться долго, потому что вмешивается Бог» (р. 541), считает французский религиозный публицист, оставаясь в этом вопросе на позициях традиционного провиденциализма.

Опровергаемые им положения Макиавелли (общим количеством 50) Жантийе в основной части трактата разбивает на три раздела: о Совете (3 максимы), о Религии (10 максим) и о Политике государя (37 максим). Из самого этого членения, становится понятно, что более всего идеалу государства и правителя, лелеемому протестантским политическим теоретиком, противоречат идеи Макиавелли, связанные с моральным обликом и методами практической политики государя. Каждая глава представляет собой опровержение вынесенному в ее заглавие тезису Макиавелли.

Приведем в своем переводе лишь несколько примеров из двух наиболее обширных разделов.

О религии: 1. Государь во всем должен стремиться считаться благочестивым, но не обязательно быть таковым; 5. Когда мир отказался от языческой религии, он стал совсем испорченным и движется к тому, чтобы не верить больше ни в Бога, ни в дьявола; 7. Моисей никогда не добился бы соблюдения своих заповедей, если бы не прибегал к силе оружия.

О политике: 7. Государю следует подражать Цезарю Борджа, сыну папы Александра VI; 8. Государь не должен бояться прослыть жестоким, если благодаря этому ему повинуются; 9. Для государя лучше, чтобы его боялись, чем любили; 10. Государь не должен полагаться на людскую дружбу; 12. Государь должен сочетать в себе природу льва и лисы: но не одно без другого; 13. Жестокость, которая имеет благую цель, не порицается; 21. Истинный государь не должен держать слова, поскольку это делает его уязвимым, а поводы, по которым давались обещания, исчезают; 22. Честность, милосердие, щедрость — добродетели, которые могут сильно повредить государю, однако хорошо, когда он только выглядит обладающим ими; 25. Государь должен иметь смелость противостоять ударам и прихотям фортуны и, при необходимости, уметь извлекать пользу из порока; 27. Государь, который хотел бы иметь профессию хорошего человека, не продержался бы долго в этом мире в компании стольких прочих, которые не ценят ничего; 34. Государь должен поручать другим дела, которые могут вызвать враждебность у подданных, и оставлять себе те, которые зависят от его милости и т.д.

Э. Майер считает трактат Жантийе «главным источником елизаветинского неправильного понимания» Макиавелли, а в «шокирующем перечне» максим видит базу для расцвета «так называемого макиавеллизма»⁶⁰. По мнению В. Комаровой, «опровержение суждений [Макиавелли], высказанное в трактате Жантийе, вероятно, не производило на его читателей столь сильного впечатления, как эти «максимы», содержащие наставления в политической мудрости»⁶¹.

В этом смысле, представляет несомненный интерес скептическая оценка, данная полемике Жантийе против Макиавелли его современником, гуманистом Мишелем Монтенем: «Рассуждения Макиавелли <...> были весьма обоснованны в отношении их предмета, и все же опровергнуть их не составляет большого труда; а рассуждения тех, кто сделали это, могут быть в свою очередь опровергнуты с не меньшей легкостью»⁶². Монтень пишет это в конце 70-х гг., в расцвет царствования Генриха III, а ко времени создания третьей книги «Опытов» его отношение к учению Макиавелли становится определенно негативным⁶³.

Несмотря на необычную для политических сочинений тех лет величину (около 640 страниц, в то время как «Государь» Макиавелли in quarto занимал не более 120 страниц), трактат Жантийе имел успех у современников и до конца XVI в. выдержал несколько изданий, в том числе и на латыни. Впрочем, в 1605 г. этот трактат повторил судьбу «Государя»: он был осужден и запрещен римской церковью.

Есть и еще одно показательное совпадение в судьбах этих книг: как когда-то Н. Макиавелли посвятил своего «Государя» Лоренцо Медичи, отчасти, в расчете получить от него поддержку, но и возлагая на него действительные надежды по объединению и освобождению Италии, — и обманулся, так И. Жантийе посвятил своего «Анти-Макиавелли» Франсуа, герцогу Алансонскому, питая сходные иллюзии, и также обманулся. Герцог Алансонский, вскоре получивший титул герцога Анжуйского, в то время считался во Франции лидером партии «недовольных» (или партии «политиков») и заигрывал с разными силами в королевстве, стремясь удовлетворить свои властные амбиции. Будучи католиком и сыном Екатерины Медичи⁶⁴, в течение одного десятилетия он успел побывать союзником Гизов, гугенотов во главе с королем Наварры, нидерландских патриотов во главе с Вильгельмом Оранским и даже дважды посвататься к королеве Елизавете Тюдор.

Жантийе, по всей видимости, искренне надеялся найти среди прямых потомков Генриха II и Екатерины Медичи принца, который взял бы на себя «защиту законности» и, выступив «против тирании», обеспечил бы «общественное благо» в государстве на основе принципа политического и религиозного «согласия»⁶⁵. Однако он не получил в ответ от принца ничего кроме насмешки⁶⁶. Не исключено, что посвящение Жантийе своего трактата младшему Валуа сыграло роль в попытке строительства Вильгельмом Оранским «государства религиозного согласия» в освобождающейся от тирании испанцев Фландрии в начале 80-х годов, к которому он привлек и герцога Алансонского, сделав его номинальным главой веротерпимого государства⁶⁷. Однако, попытка эта закончилась полным крахом под названием «галльское неистовство» (French Fury), к которому был непосредственно причастен Алансон.

Показателен и тот факт, что создатель английского перевода трактата Жантийе Саймон Патерик (Simon Patericke), сделавший его уже в 1577 г., немедленно после выхода сочинения на континенте, снимает посвящение Алансону⁶⁸ (заменяя его на собственное посвящение перевода английским лордам), и предпосылает трактату многозначительную «The Epistle Dedicatorie»: «...Книги Макиавеля (Machiavel), самого вредоносного писателя <...> разрушили не ту или иную добродетель, но почти все добродетели разом, отобрав веру — у правителей; авторитет и величие — у законов; свободу — у народа; у всех людей — мир и согласие, единственные лекарства (remedies), пригодные для нынешних болезней.

<...> Сатана использует чужаков во Франции в качестве удобных ему инструментов (fittest instruments), чтобы отравлять нас этим смертельным ядом (deadly poison), отправленным из Италии <...> Просто поразительно, как быстро этот сорняк зла (evill weede) взошел за последние несколько лет, не встречая никого, кто противопоставил бы ему большую доблесть и знание <...> [Елизавета], самая прославленная Королева, до сих пор сохраняла безопасность и процветание в своем королевстве без помощи макиавеллиевых искусств — Вероломства, Предательства и других Злодеяний, — но пользуясь истинными добродетелями: Милосердием, Правосудием, Верой <...> О, сколь же счастливы вы в том, что имеете такую милостивую Королеву, равно как и в том, что заразная макиавеллиева доктрина (infectious Machiavellian doctrine) не проникла в недра счастливой Англии...»⁶⁹.

Характерно, что англичанин Патерик обращается к английскому читателю как бы от имени французского подданного, знающего свой предмет (доктрину Макиавелли) и его следствия изнутри. Панегирик Елизавете и Англии из уст «смертельно отравленного» француза идеологически безупречно раз и навсегда отделяет «добродетельных» англичан от прочей зараженной «макиавеллиевым искусством» Европы. На том основании, что переводчик предлагает свое «противоядие» (antidote and remedie) стране, в которую не успела проникнуть «доктрина Макиавелли», Э. Майер делает вывод, что сочинения флорентийца, в самом деле, «не были известны в Англии до 1577 года»⁷⁰. Однако, как мы успели заметить, это далеко не так: он был уже достаточно известен как в Англии, так и в Шотландии.

Кроме того, вызывает сомнения и уверенность Майера в том, что «елизаветинские драматурги заимствовали гораздо больше [из «Анти-Макиавелли» Жантийе], чем из сочинений самого Макиавелли»⁷¹, поскольку английский перевод Патерика впервые был опубликован только в 1602 г. Нам известно, между тем, что произведения Макивелли на латыни, французском, итальянском (в печатном виде) и английском языках (в рукописях) были доступны в Англии задолго до издания английского перевода И. Жантийе.

В. Комарова считает «более вероятным, что англичане читали трактат Жантийе в оригинале»⁷², т.е. на французском или на латыни. Однако не логичнее ли предположить, что большинство людей предпочтет знакомиться с непосредственным предметом полемики, а не с пространными (напомним, что объем «Анти-Макиавелли» почти пятикратно превышает «Государя») и заведомо тенденциозными интерпретациями. Особенно, если в обоих случаях читать приходится (исключая, конечно, счастливых обладателей списков) не на родном языке.

Вместе с тем, совершенно исключить идейное влияние трактата французского гугенота на писателей и драматургов елизаветинцев нельзя. Следует учитывать накопленный за последнее столетие материал (в исследованиях Э. Майера, М. Праца, Ф. Боуэрса, Ф. Рааба и др.), доказывающий несомненное присутствие такого влияния у английских драматургов, писателей и моралистов, в особенности после 1602/03 гг.

Следуя сложившейся после публикации 1944 г. традиции, в нашей работе мы (вслед за Г. Крейгом и К. Саммерсом) будем использовать в качестве базового текста для поиска сопоставлений рукописный елизаветинский перевод «Государя». Но поскольку масштаб и варианты доступности заинтересованному елизаветинцу непосредственного источника (сочинений Макиавелли) оказались весьма впечатляющими (что мы и постарались показать в этой главе), а экземпляром «Государя» с автографом Шекспира мы, к сожалению, не располагаем, — то там, где это целесообразно, отдельные места будут уточняться по французскому переводу 1571 г. (Ж. Гоори) и трактату И. Жантийе «Анти-Макиавелли». Кроме того, в нашем распоряжении остаются современный итальянский текст «Государя» (опирающийся на римское издание А. Бладо 1532 г.) и, естественно, русский перевод трактата.

После созданного Г. Харви в эпиграммах 1578 г. сатирически-зловещего образа Макиавелли, возможно, навеянного и злободневным политическим трактатом Жантийе, подобной концентрации ссылок на Макиавелли в литературе елизаветинцев мы не встретим вплоть до появления в 1584 г. скандального анонимного памфлета, который получил название «Государство Лейстера». На довольно продолжительное время имя Макиавелли исчезает из популярной литературы (редкие и невнятные упоминания Р. Грина и Т. Лоджа не меняют общей картины) и портрет «духа Макиавелли» Харви неожиданно становится, в некотором смысле, «прощальным».

Интересно, что памфлет против графа Лейстера, приписываемый большинством исследователей иезуиту Парсонсу, первоначально назывался «Копия письма, написанного магистром искусств Кембриджа своему другу в Лондон...»⁷³, а Габриэль Харви, поместивший шесть лет назад эпиграмму на Макиавелли в книгу, посвященную Лейстеру, был именно магистром искусств Кембриджа. Речь идет не о сомнениях в авторстве Парсонса, а об очевидном, на наш взгляд, намерении автора памфлета, кем бы он ни был, связать в сознании читателей образ Лейстера «Копии письма» с «говорящим духом Макиавелли» Харви.

Лейстер обвиняется в памфлете во всевозможных злодеяниях как в частной, так и в общественной жизни: отравления, убийства⁷⁴ (убийство собственной жены Эми Дадли), предательства (лорд Норфолк) и т.д. По мнению автора памфлета, Лейстер «ежедневно» использует несколько правил своего «советчика» «сеньора Макиавеля» (любопытно, что орфография имени здесь та же — «Machavel», что и у Харви — «Machavellus»): «знатные вельможи... получали в награду смерть от тех же самых государей, которых они предпочли [видеть на троне]... поскольку воздать им такой наградой — самый надежный способ в будущем избежать их сожалений о содеянном»; «хитрая макиавеллистская уловка... [состоит] в вовлечении людей в какое-то предприятие, где они могут подвергнуться опасности или остаться под постоянным подозрением и в немилости»; «Дадли соблюдает [правило Макиавелли]: там, где ты единожды причинил большой вред, ты не должен никогда прощать».

Таким образом, мы видим, что в последней трети XVI в. большинство стран Европы обнаружили в собственных «домах» по «макиавелю», воплощению зла и коварства: таковой являлась Екатерина Медичи для французов, Уильям Мейтлэнд для шотландцев, Роберт Дадли, граф Лейстер для части англичан. Помимо основных находились и макиавеллисты масштабом помельче. Само имя Макиавелли и возникшие от него производные стали нарицательными уже спустя сорок лет после смерти флорентийского писателя.

Не прошло и года после появления памфлета «Государство Лейстера», который был незамедлительно осужден как «клевета» королевой Елизаветой, Тайным Советом, окружением графа Лейстера (включая его племянника Ф. Сидни) и запрещен к изданию и распространению на территории Англии, как «неуправляемый» печатник Джон Вольф издал в Лондоне на итальянском языке «учебник» макиавеллистов всех мастей — трактат «Государь». Возможно, издавая источник, он хотел показать, что «не так страшен черт, как его малюют»; возможно, им руководили чисто коммерческие соображения; возможно, он ставил перед собой благородную просветительскую цель; наконец, возможно и то, и другое, и третье... Несомненно одно — Вольф вознамерился стать реформатором, «Лютером» в книгоиздательстве: «...Лютер был всего лишь один человек, и он совершил мировой переворот в религии, я буду тем человеком, который должен изменить и изменит политику правительства в этом [книжном] деле»⁷⁵.

Примечания

1. Augustini Niphi Medicae philosophi suessoni de regnandi peritia ad Carolum V Imper. Caesarem semper Augustum. Neapoli, 1523.

2. Le Prince de Nicolas Machiavel secretaire et citoyen florentin. ...Traduit d'Italien en François avec la vie de l'auteur mesme, par Iaq. Gohory Parisien. (Paris, Robert le Manguier, 1571). По мнению некоторых ученых, этот перевод является во многом переработкой G. Cappel 1553 г. В нашей работе перевод Гоори будет использоваться по изданию: Nicolas Machiavel. Le Prince. Traduction de Jacques Gohory (XVIe S.) corrigée et remaniée d'après le texte italien et précédée d'une introduction par Yves Lévy. Paris, Cluny, 1938.

3. Les discovrs de l'estat de paix et de guerre, de massire Nicolas Macchiauelli, secretaire & citoyen florentin, sur la première decade de Tite Liue, comprins en trois liures. Ensemble, vn liure de mesme auteur intitulé le prince. Le tout traduit d'italien en françois. A Roven, Chez Thomas Mallard, 1586.

4. По справедливому замечанию В. Рутенбурга, «уже со времен Макиавелли не было безразличных по отношению к этому великому нарушителю феодально-католического спокойствия». (См.: Рутенбург В. Титаны Возрождения. Л., 1976. С. 113).

5. Woodfield D. Surreptitious Printing in England, 1550—1640. N.Y., 1973, p. 2, 11; Аникст А. Первые издания Шекспира. М., 1974. С. 22; Praz M. Op. cit., p. 100.

6. Craig H. Introduction // The Prince. An Elizabethan Translation. Ed. by H. Craig. Chapel Hill, 1944, p. XVI.

7. Первоначально трактат А. Поссевино был издан еще в начале 1590-х годов, открыв серию сочинений иезуитов против Макиавелли: Possevino A. Judicium de Nuae, Bodeno, Motneo, Machiavello. Roma, 1592; три года спустя вышел Ribadeneyra P. Tratado de la religion y virtudes que deve tener el principe christiano, para governar y conservar sus estados. Contra lo que Nicolas Machiavelo y los politicos deste tiempo ensenanza. Madrid, 1595.

8. Boehmer E. Bibliotheca Wiffeniana. Spanish Reformers of Two Centuries from 1520. Strassburg, 1874—1904, three vols., I, p. 65—67. [Перевод мой. — Н.М.]

9. Подробнее об этом см.: Woodfield D. Surreptitious Printing in England, 1550—1640. N.Y., 1973, pp. 7, 9, 21.

10. Woodfield D. Op. cit., pp. 24—31; Huffman C. Elizabethan Impressions: John Wolfe and His Press. N.Y., 1988, pp. 69—98.

11. Woodfield D. Op. cit., p. 31 цитирует письмо Уильяма Пикеринга (Sir William Pickering) из Сен-Дени в канцелярию Уильяма Сесиля от 15 декабря 1551 г.: «Has presently put on binding for him three books: Euclid... and two discourses, one of Machiavelli; the other of Moris. Long. Does not know of any new works, but one out of Italy, which is not got abroad, but shall be sent as soon as it comes into his hands».

12. Woodfield D. Op. cit., p. 25, в примечаниях ссылается на Cecil Papers, cclxxiii, f. 3 и отсылку, которая приводится в книге Handover P. The Second Cecil, 1959, p. 27.

13. Acontius J. Una essortatione al timor de Dio, 1580 [STC 92]. Якоб (Jacobus) Аконтий (?—1566), автор «Satan's Stratagems», человек, известный своей религиозной терпимостью и поиском компромисса с протестантами (вместе с Реджиналдом Поулом и Гаспаро Контарини он был сторонником реформирования Римской церкви), был вынужден в 1557 г. бежать из Италии от инквизиции, в Базеле познакомился с печатником П. Перна (мы уже говорили о нем в связи с латинским изданием «Государя»), в Англии же работал военным инженером (!) и, вероятно, был знаком с Г. Харви и Т. Нэшем.

14. Цит. по: Huffman C. Op. cit., р. 7.

15. Strype J. Annals of the Reformation and Establishment of Religion. L., 1720, 2:223. Полный текст цитаты приводит Huffman C. Op. cit., p. 2.

16. Hoppee H. John Wolf, Printer and Publisher, 1579—1601 // The Library, 4th ser., XIV, Dec. 1933, p. 246.

17. Woodfield D. Op. cit., p. 13.

18. Шекспировский «Fishmonger» как иносказательное обозначение книжного «пирата» в сцене появления Гамлета с книгой, возможно, обладает большим смыслом, чем все иные объяснения. В любом случае, это значение слова «fishmonger» следует добавить как небесплодную альтернативу к многочисленным имеющимся толкованиям этого «темного» места, в том числе, и к предложенным автором в ранее опубликованной статье о «книге Гамлета», см. сноску 4.

19. Подробнее о международном и национальном авторском праве см.: Woodfield D., Op.cit,, p. 8.

20. Цит. по: Huffman C. Op. cit., p. 128.

21. Цит. по: Hoppee H. Op. cit., р. 257.

22. Подробнее об этом см.: Woodfield D. Op. cit., pp. 6—7, 9.

23. Д. Вудфилд предлагает различать «фиктивные издания» (surreptitiously printed) и «тайные издания» (secretly printed), относя к последним, например, «Трактаты Марпрелата» («Marprelate Tracts»), сочинения радикально пуританского характера, которые в те же годы издавались конспиративно, в условиях строгой секретности: желающим остаться анонимным печатником на укрытом в тайнике прессе. Джон Вольф, напротив, не только не опасался быть названным, но и не особенно тщательно маскировал «лондонское происхождение» своих изданий, создавая с помощью предисловий род «театрализованного представления», разыгрывавшегося на разных европейских «сценах» с участием реальных и виртуальных, вымышленных издателей, авторов, переводчиков.

24. Спрос, очевидно, существовал, хотя и не чрезмерный поначалу, но постепенно двойной том Аретино стал очень популярен, и к 1660 г. он переиздавался в Англии пять раз. Впервые еще при жизни Вольфа и, как считают, именно для пего переиздание двух частей «Разговоров» Аретино осуществил в 1597 г. J. Widnet (перед смертью Вольф назначит его своим душеприказчиком). Кроме трех частей «Разговоров», Вольф издал в 1588 г. «Quattro Comedi» Аретино, но обещание напечатать «Письма», видимо, не сдержал.

25. См.: ИВЛ: В 9 т. Т. 3. М., 1985. С. 149.

26. Eliot J. Ortho-Epia Gallica (SR Dec. 18, 1592; STC 7574, sig. D2v). Цит. по: Huffman C. Op. cit., p. 165. [Перевод мой. — Н.М.] Следует отметить, что проводившиеся разыскания по поводу возможного не-английского происхождения Дж. Вольфа (на которое, вроде бы указывает Элиот) не дали положительного результата, как не обнаружено пока и документальных следов его пребывания во Флоренции в 70-е годы.

27. «А Discovery of the great subtiltie and wonderful wisedome of the Italians... and convenient remediees to prevent all their pollicies herein». (Цит. по: Praz M. Op. cit., p. 92).

28. Хронология основана преимущественно на материале работы Woodfield D. Op. cit., pp. 5—18, 95—102.

29. Woodfield D. Op. cit., p. 10—11. Речь идет о «пиратстве» Вольфом у Дж. Дэя привилегированных «Psalms in Metre», смерти старого печатника и соглашении, заключенном Вольфом с его сыном и наследником о праве последующего издания популярной книги псалмов (которую он и издавал шесть последующих лет).

30. Woodfield D. Op. cit., p. 11. Текст постановления Звездной палаты приводится в: Transcript of the Register of the Company of Stationers of London, 1554—1640 A.D. / Ed. Edward Arber, 1875—1894, five vols., II, pp. 807—812.

31. Woodfield D. Op. cit., p. 12.

32. Текст документа приводится у Huffman C. Op. cit., р. 130.

33. Praz M. Op. cit., p. 124.

34. Раздел, касающийся елизаветинского перевода «Государя», написан преимущественно на материале предисловия Гардинга Крейга к изданию: Machiavelli's The Prince. An Elizabethan Translation. Ed. by H. Craig. Chapel Hill, 1944. Introduction, pp. XIX—XXXII. Это издание перевода «Государя» в дальнейшем будет использоваться в данной работе с указанием арабскими цифрами главы (например, Cap. 3, поскольку в рукописном английском переводе трактата главы обозначены не «Chapter», а «Сар» — сокращенное от «Capitolo») и страницы.

35. Выдержки из трактата «Государство Лейстера» имеют в рукописи заголовок: «The entrance into the adoration of moloch: (the image state) of own (?) making, ...setled by the arts of Machiauel». Государство, «поклоняющееся Молоху», здесь, очевидно, воспринимается как итог «художеств Макиавелли».

36. Machiavelli's The Prince. An Elizabethan Translation, p. XXXVI.

37. Точную цитату из Нэша следует привести, т.к. нам придется еще вернуться к его свидетельству: «The sea exhaled by droops will in continuance be drie, and Seneca let bloud line by line, and page by page, at length must needs die to our stage: which makes his famisht followers to imitate the Kidde in Aesop, who enamored with the Foxes newfangles, forsooke all hopes of life to leape into a new occupation; and these men renowncing all possibilities of credit or estimation, to intermeddle with Italian translations, etc.». (Цит. по: Craig H. Introduction. Op. cit., p. XXXI).

38. Цит. по: Meyer E. Machiavelli and the Elizabethan drama, p. 5, 7.

39. Цит. по: Raab F. The English Face of Machiavelli. A Changing Interpretation 1500—1700. London, Toronto, 1964, p. 31.

40. сноску 25 этой работы.

41. В этом пункте нам крайне трудно согласиться и с Э. Майером (Meyer E. Op. cit., р. 7).

42. Meyer E. Op. cit., р. 7.

43. «Полемизм самосознания» (если воспользоваться термином Э. Гарена) некоторых национальных культур в XVI веке складывался, в немалой степени, путем полемики с законодательной ролью самой Италии в культурной и религиозной сфере. В Англии шекспировской эпохи громко звучат призывы к избирательности в перенимании и имитации чужой «vanity» (пускай «дрянной», «лишь бы поновей»). Драма самого Шекспира, при всей его любви к итальянским сюжетам, не является здесь исключением. В середине 90-х годов, например, с подмостков шекспировского театра прозвучат такие слова:

Ведь нынче мы Италии кичливой
Во всем, как обезьяны, подражаем
И тащимся у ней на поводу...
      («Ричард II» II, 1; пер. М. Донского)

44. Aschara R. Scholemaster, ed. Arber, p. 83. (Цит. по: Meyer E. Op. cit., p. 17). Здесь и далее перевод автора.

45. Meyer E. Op. cit., р. 16.

46. Op. cit., р. 53—54. Перевод автора.

47. Op. cit., pp. 17—19.

48. Майер приводит интересное замечание Симондса об «эволюции» сэра Филипа Сидни: «Он одновременно избавлялся от раболепства перед своим совереном (идет ли речь о графе Лейстере, или о самой королеве, не ясно — Н.М.) и от [увлечения! закулисными играми в Макиавелли (of a would-be Machiavelli)». (См.: Meyer E. Op. cit., p. 19).

49. Meyer E. Op. cit., p. 18.

50. Сочинение Харви — сборник «Огромных поздравлений» (Gratulationum Valdinensium) — состоит из 4-х книг: кн. 1 посвящена королеве Елизавете; кн. 2 — графу Лейстеру; кн. 3 — лорду Берли; кн. 4 — лорду Хэттону.

51. Майер считает, что эпиграмма Харви является сжатым изложением тезисов трактата И. Жантийе «Анти-Макиавелли» (1576), который был только что переведен с латыни на английский, но (сразу уточним) не был опубликован на английском языке до 1602 года.

52. М. Прац считает, что Г. Харви «извлек» из Макиавелли «доктрину действия» в столь крайней форме, что у него Макиавелли во многом предвосхищает сверхчеловека Ницше. (См.: Op. cit., р. 101).

53. Отрывок из этой эпиграммы, как и полный текст предыдущей, приводит Э. Майер. (См.: Meyer E. Op. cit., р. 22—23).

54. По свидетельству А. Полларда, именно Мейтлэнд (William Maitland of Lethington) подготовил для Марии Стюарт юридическое обоснование законности ее права на английскую корону, связанное с фальсификацией завещания Генриха VIII. — Pollard A.F. From the Accession of Edward VI to the Death of Elizabeth (1547—1603) // The Political History of England in 12 vols, vol. 6, London, 1910, p. 261.

55. Цит. по: Praz M. Op. cit., p. 94.

56. Ранее Э. Майер указывал на первенство Р. Грина в образовании «абстрактного существительного» от имени Макиавелли в 1583 г. в «Мамиллии» (Mamillia): «...being in the state of his life such a mutable Machiavilian, as he neither regarded friend nor faith oath nor promise, if his wavering wit perswaded him to the contrary». (См.: Meyer E. Op. cit., pp. 27—28).

57. Тем не менее, в том же 1572 г. в Англии появился анонимный памфлет «Об изменах против королевы Елизаветы и английской короны», в котором члены Тайного Совета лорды У. Сесиль и Н. Бэкон обвиняются в том, что превратили Англию, вопреки воле Елизаветы, в «макиавеллистское государство, ...где религия поставлена на службу времени и политике, ...где правители учат подданных менять свою религию с каждой сменой государя». (Цит. по: Raab F. The English Face of Machiavelli: A Changing Interpretation. 1500—1700. London-Toronto, 1964, p. 60).

58. «Discours sur les Moyens de bien gouverner et maintenir en bonne paix un Royaume ou autre Principauté: Diviser en trois Parties; à savoir, du Conseil, de la Religion et Police que doit tenir un Prince: Contre Nicolas Machiavel, Florentin. A Treshaut & Tres-illustre Prince François Duc d'Alençon, fils & frère de Roy». Этот трактат известен мне по современному изданию Э. Ратэ: Gentillet I. Anti-Machiavel / Ed. Е. Rathé. Genève, 1968. Ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы.

59. Э. Манер (См.: Meyer E. Op. cit., р. 8) цитирует Farneworth (I, 489), который приводит свидетельства о том, что «Екатерина Медичи <...> вложила в руки своих детей «Государя» этого атеиста Макиавеля, чья цель — научить принца вести себя так, чтобы его не столько любили, сколько боялись. <...> В самом деле, эту книгу можно назвать Библией королевы-матери». Майер приводит также высказывания современников о самом близком к Генриху III итальянце Я. Корбинелли, который «часто читал «Государя» королю», о том, что это была «карманная книга» Генриха III.

60. Meyer E. Op. cit., pp. 7, 9.

61. Комарова В. Макьявелли и макьявеллизм в некоторых английских драмах эпохи Шекспира» // Проблемы культуры итальянского Возрождения. Л., 1979. С. 94.

62. Монтень М. Опыты: В 3-х кн. М., 1992. Т. 2. Гл. «О самомнении». С. 361.

63. По мнению комментаторов, Монтень добавил абзац «Что же более насущно необходимое может совершить государь?..» в гл.1 «О полезном и честном» кн. 3 между 1588 и 1592 гг. Здесь он окончательно осуждает макиавеллизм и выражает свое мнение о соотношении политики и морали: «Что же более насущно необходимое может совершить государь? Разве не наименее возможное для него то, что он может сделать лишь ценою утраты доверия к его слову и за счет своей чести — а слово и честь должны быть ему, пожалуй, дороже его собственного благополучия, больше того — благополучия его подданных? И если, пребывая в полном бездействии, он попросту взовет к помощи Бога, не будет ли у него оснований надеяться, что благодать Господня не откажется поддержать своей милостивой рукой руку праведную и чистую?» (См.: Монтень М. Указ. соч. Т. 3. С. 17, 392).

64. Алансон дал своей матери ласковое прозвище «Мадам Змея» («Madame la Serpent»), имея в виду ее «змеиную изобретательность» и коварство. (См.: Pollard A. Op. cit., р. 335).

65. Gentillet I. Anti-Machiavel, pp. 19, 363.

66. Meyer E. Op. cit., p. 7.

67. Йейтс Ф. Джордано Бруно и герметическая традиция. М., 2000. С. 166. Подробнее у того же автора в книге: Yates F. The Valois Tapestries. London, Warburg Institute, 1959.

68. В таком виде, без посвящения Алансону и последующих стихов, перевод трактата был дважды опубликован в Англии в 1602 и 1608 гг.

69. Цит. по: Meyer E. Op. cit., pp. 20—21. Перевод автора.

70. Op. cit., р. 21.

71. Op.cit, р. 9.

72. Комарова В. Указ. соч. С. 94.

73. «The Copie of a Leter, wrytten by a Master of Arte of Cambridge to his Friend in London, concerning some talke past of late between two worshipful and graue men, about the present state, and some proceedinges of the Erie of Leycester and his friends in England».

74. В «Йоркширской трагедии», ошибочно приписываемой одно время Шекспиру, есть эпизод, в котором Муж, сбрасывая служанку с лестницы, восклицает: «The surest way to charm a woman's tongue, is — break her neck: a politician did it» («Самый надежный способ успокоить женский язык — это сломать ей шею: политик сделал так»). Майер справедливо считает, что слово «политик» употреблено в смысле «Machiavilian» (Op. cit., p. 30). Следует добавить, что под «политиком-макиавеллистом» здесь явно подразумевается граф Лейстер, по слухам повинный в аналогичном убийстве своей жены в том же графстве Йоркшир, так что читать можно: «...Лейстер сделал так».

75. A Companion to Arber. Ed. W. Greg. Oxford, 1967, p. 28.