5.2. Незаконченный перевод пьесы «Меры за меру»

Возникновение замысла поэмы «Анджело» восходит к 1833-му году, когда Пушкин пытался перевести комедию Шекспира «Мера за меру». Об этом свидетельствовал П.И. Бартенев со слов П.В. Нащокина, приятеля Пушкина, хорошо осведомленного о творческих замыслах поэта: «Читая Шекспира, он пленился его драмой «Мера за меру», хотел сперва перевести ее, но оставил это намерение, не надеясь, чтобы наши актеры, которыми он не был вообще доволен, умели разыграть ее. Вместо перевода, подобно своему Фаусту, он переделал шекспирово создание в своем Анджело» (Пушкин 1998. Т. 2, 233).

Объяснение Нащокина, почему Пушкин отказался от перевода, нельзя считать убедительным. Пушкин, действительно, сначала попытался перевести комедию Шекспира с английского подлинника (поэт перевел 29 строк 1-ой сцены, уместив их в 24 русских стиха), и лишь во время работы ему пришла идея переделать «Меру за меру» в поэму «Анджело». Однако вслед за Ю.Д. Левиным мы не можем принять объяснение Нащокина: изменение творческих планов поэта вряд ли было вызвано состоянием русской сцены, так как это же обстоятельство «не мешало Пушкину обращаться к драматической форме и в 1830-е годы («Русалка», «Сцены из рыцарских времен»)» (Левин 1974, 79—80). Ю.Д. Левин видит иную причину изменения творческого замысла Пушкина: «Скорее можно предположить, что русский поэт, привлеченный содержанием драмы Шекспира, нашел, что она плохо построена: сцены недостаточно связаны, сюжет излишне запутан, развитие действия прерывается побочными эпизодами и т. д. ... Пушкина могла также оттолкнуть и циническая грубость уличных и тюремных сцен» (Левин 1974, 80).

Ранее подобные суждения о причинах пушкинского отказа от перевода пьесы высказывали зарубежные исследователи. Так, интересное предположение, почему Пушкин решил «улучшить» «Меру за меру», высказал профессор Эрнест Джозеф Симмонс (Ernest Joseph Simmons). Анализ его гипотезы можно найти в предисловии к книге Самуэла Кросса. Отвечая на вопрос: «Почему Пушкин выбрал именно эту пьесу?» — Симмонс писал: «Пьесу («Мера за меру». — Н.З.) низвергали или оправдывали большинство критиков, от Джонсона (Johnson) и Кольриджа (Coleridge) до Свайнбура (Swinbure) и Брандеса (Brandes). Сэр Артур Квиллер — Коач (Sir Arthur Quiller-Coach) называет «Меру за меру» «великой пьесой — в каждой из частей; но несмотря на это, части ее не согласуются между собой». Пушкин, по-видимому, воспринимал ее таким же образом. Он был вдохновлен этой пьесой, начинал переводить ее, бросил эту затею и, наконец, создал обновленную версию, отчасти в повествовательной форме... Увлеченный этим характером, но недовольный неуклюжестью мастера, Пушкин сочиняет «Анджело». Как бы то ни было, поэма лишена основных недостатков «Меры за меру»: грубой непристойности, неловкой комичности, гнетущего параллелизма ролей и сцен, а также ослепительных излишеств. В «Анджело» развитие действия происходит плавно и стремительно с изящной модификацией. За бортом остались такие неважные и достаточно путаные характеры, как Эскал (Esclus), Бернандин (Barnardine), Локоть (Elbow), Помпей (Ротреу) и другие. Дук обременен годами и опытом, поэтому избавлен от упреков за столь неожиданное предложение Изабелле в последней сцене. Луцио менее значителен в своей отвратительной мудрости, Изабелла не так бездушна. Выше всех Анджело — он представлен человеком внутренних противоречий, пребывающим в трагическом конфликте с самим собой, не столь подлым и беспринципным»¹. Исследователь приходит к выводу, что, благодаря изменениям Пушкина, поэма «Анджело» приобретает психологическую достоверность и более совершенную структуру, которая отсутствовала в «Мере за меру».

«Мера за меру» — одна из так называемых «проблемных пьес», или «мрачных комедий» Шекспира (Пинский 1971, 100). Она написана скорее всего в 1604 году, так как есть запись о ее представлении в театре «Ревеле Аккаунт» (Revels Account) от 26-го декабря 1604 года: «By his Maiesties plaiers. On St. Stiuens night in the Hall A play Caled Measure for Mesr. Shaxberd» (Shakespeare 1978).

По этому поводу известный американский шекспировед С. Шенбаум писал: «...в ночь на св. Стивена (26 декабря) труппа Шекспира забавляла двор в Банкетном зале дворца Уайтхолл новой комедией, вероятно, впервые сыгранной в предыдущем летнем сезоне. В этой комедии «Мера за меру» тема справедливости и милосердия трактовалась явно в расчете на сочувствие нового монарха (Джеймса I Английского. — Н.З.). Герцог Винченцио, подобно Джеймсу, питавшему отвращение к толпе, представлял собой фигуру идеализированного носителя власти, который, бесспорно, мог понравиться новому королю. Однако предположение о том, что «Мера за меру» была пьесой, специально задуманной и написанной для представления при дворе, без сомнения, является натяжкой» (Шенбаум 1985, 320).

Наиболее полные сведения по истории текста пьесы содержатся в статье Бриана Гиббона «Источники и их трансформация» в новом кембриджском издании «Меры за меру» Шекспира (Gibbons 1991). Ее автор считает, что комедия «Мера за меру» основана на народных рассказах и материалах древнего общеевропейского эпоса: это «рассказы о продажном магистрате и бесчестном наместнике, лицемерном правителе и подмене любовников. Каждый из этих рассказов имеет характерный моральный и эмоциональный заряд примитивного народного сказа» (Gibbons 1991, 56).

Когда Шекспир приступил к созданию пьесы «Мера за меру», он уже был знаком со сложными, психологически запутанными версиями подобных историй в итальянских новеллах Боккаччо и его последователей. Главный источник пьесы Шекспира — одна из новелл в сборнике Джамбаптисто Джиральди Чинтио «Экатоммити» (G.B. Giraldi Cinthio «Hecatommithi») (1565)². В основу ее был положен инцидент, происшедший вблизи Милана с губернатором провинции Фернандо Гонзага (Fernando Gonzaga)³. Чинтио (Cinthio) создал в своих новеллах сложную интеллектуальную и структурную напряженность, сохранив естественность повествования. Надо сказать, что «Мера за Меру» была не единственной пьесой, написанной на сюжет новелл Чинтио из сборника «Экатоммити»: так, источником знаменитой трагедии Шекспира «Отелло» была новелла Чинтио «О венецианском мавре». В отличие от пьесы Шекспира, действие которой разворачивается в Вене, в рассказе Чинтио события происходят в Иннсбруке (Innsbruck), куда римский император Максимилиан (Maximilian) послал править Джуристе (Juriste), прототипа шекспировского Анджело. Джуристе предупрежден императором, что он не может рассчитывать на прощение, если нарушит закон. Джуристе, обрадован назначением, но он не из тех, кто хорошо знает себя. Джуристе успешно справлялся со своими обязанностями до тех пор, пока не распорядился обезглавить молодого человека, обвиненного в насилии. Сестра осужденного юноши Эпития (Epita) обучена философии и знает толк в риторике. Она просит правителя помиловать брата, говоря, что он молод, ему только шестнадцать, что он любит женщину, которую обесчестил и готов вступить с нею в законный брак, что закон написан для того, дабы предупредить преступление, нежели покарать за него. Джуристе сражен не речами девушки, а ее красотою. Он соглашается отменить казнь ее брата, но требует взамен выполнения своих условий, дабы удовлетворить страсть к Эпитии. Развитие фабулы в основном соответствует фабуле шекспировской пьесы, но есть и отличия. На следующий день после переговоров с братом Эпития дает согласие на сделку с Джуристе, тот обещает ей сохранить жизнь брату. После ужина с Эпитией, прежде чем отвести ее в свою спальню, он тайно отдает приказ обезглавить ее брата. Наутро Джуристе отправляет Эпитию домой, обещая послать брата следом за ней. Тюремщик облекает тело ее брата в черную ткань, кладет отсеченную голову в ноги и отправляет катафалк к Эпитии, которая потрясена случившимся, но притворяется невозмутимой и замышляет месть, решая обратиться с жалобой к императору. Она накладывает на себя траур и тайно отправляется с жалобой к Максимилиану. Джуристе, не зная, зачем его вызывал император, неожиданно оказывается лицом к лицу с обесчещенной им Эпитией. Поначалу Джуристе пытается оговорить ее, затем объявляет, что он обезглавил ее брата, чтобы отстоять закон. В ответ Эпития говорит, что Джуристе совершил два греха, тогда как ее брат совершил лишь один. Джуристе взывает императора к милосердию, Эпития — к законности. Максимилиан велит Джуристе вступить в брак с Эпитией. После свадьбы император издает указ, по которому Джуристе должен быть казнен так же, как брат Эпитии. Молодая жена просит императора помиловать мужа. Сердце Максимилиана смягчается, он сохраняет жизнь Джуристе, который, отдавая должное добродетелям Эпитии, живет с ней в любви и согласии.

Следует назвать еще две новеллы из «Экатоммити» Чинтио, фабула которых близка фабуле пьесы Шекспира: это 52-я новелла о губернаторе, терпящем неудачу в шантаже жены торговца и умирающем, раскаявшись в своем преступлении, и 56-я новелла о жене портного, которая успешно избежала посягательств судьи, обратившись к заступничеству герцога. Надо отметить, что в отличие от Эпитии обе женщины сохраняют благочестие, подобно шекспировской Изабелле.

Позже на тот же самый сюжет Чинтио написал драму «Эпития» (в 1573, опубликована в 1583 уже после его смерти). Написанная в неоклассической манере, она содержит некоторые значительные отличия от новеллы. Он ввел в пьесу сестру Джуристе по имени Анджела, которая и молит о сохранении жизни своему незадачливому брату в финале пьесы. Есть там и капитан тюрьмы, который не подчиняется Джуристе и сохраняет жизнь брату Эпитии, предъявляя вместо головы юноши голову похожего на него убийцы. Все эти детали гораздо ближе к шекспировскому тексту, чем текст новеллы. Известие о том, что жизнь ее брата сохранена, заставляет Эпитию отказаться от мести и обратиться с мольбой о помиловании Джуристе. Обе версии Эпитии у Чинтио, хотя и содержат отличия, показывают живой интерес автора к социальным и психологическим факторам, влияющим на моральные решения героев.

Другим источником комедии «Мера за меру» Шекспира послужила пьеса английского драматурга Джорджа Уэтстона (George Wets tone, «Promos and Cassandra», 1578), которая также была основана на новеллах Чинтио.

Таковы основные источники, которыми пользовался Шекспир при создании своей пьесы.

Свою творческую историю имеет и пушкинская переделка шекспировской драмы «Мера за меру».

Поэме Пушкина «Анджело» предшествовал незаконченный перевод первой сцены комедии «Мера за меру», который Пушкин предпринял в 1833 году (январь—сентябрь). Долгое время перевод Пушкина был известен в неточной копии П.В. Анненкова, неполно и неисправно опубликованной И.А. Шляпкиным в 1903 г. (Шляпкин 1903, 71—74). Считалось, что подлинник неизвестен. Так, следом за И.А. Шляпкиным текст копии воспроизвел в шеститомном собрании сочинений Пушкина Б.В. Томашевский (Пушкин 1935. Т. III, 674—675). Только в 1936 году Д.В. Якубович опубликовал весь текст этого перевода (Якубович 1936, 144—148), что, по мнению М.П. Алексеева, «позволило лучше вникнуть в самый процесс работы над ним Пушкина и отделить его — как самостоятельный этап — от создания вовсе заслонившего его "Анджело"» (Алексеев 1972, 276).

В частности, Д.В. Якубович дал точную транскрипцию текста, сводку вариантов рукописи Пушкина с переводом начала «Меры за меру», которую исследователь обнаружил в архиве Института русской литературы Академии наук (Пушкинский дом). По ней Д.В. Якубович установил, «что копия Анненкова представляла собою лишь беловую сводку Пушкинского текста, причем кое-что было прочитано ошибочно, некоторые детали были не отмечены, несколько фраз Анненков вовсе не заметил» (Якубович 1936, 144). Исследователь особо указал, что «в передаче Анненкова-Шляпкина являлось возможным считать, что Пушкин не надписал имен действующих лиц I сцены I действия (Дука и Эскала). Кроме того, два последние стиха, переведенные Пушкиным, просто были пропущены. Наконец, беловым текстом был совершенно закрыт самый процесс работы поэта над переводом. А между тем мы не обладаем достаточно большим материалом для уяснения этапов работы Пушкина-переводчика, и здесь каждая новая мелочь, приоткрывающая картину этого первоначального процесса, может быть значительной» (Ibid.).

Приведем описание рукописи, сделанное Д.В. Якубовичем: «Пушкинский текст писан на двух листках белой бумаги, из которых один — узкая длинная полоска бумаги, второй — представляет собою так сказать боковой, смежный, клапан, оставшийся как средняя часть от другой сверху и снизу вырезанной полосы. Размер сохранившейся полосы 109×358 мм; размер клапана 113×39 мм. Весь текст писан черными чернилами. На обороте основной полосы жандармская цифра «35», показывающая, что документ после смерти Пушкина остался в его бумагах. После Анненкова рукопись находилась у П.Е. Щеголева и от него поступила в Пушкинский дом» (Якубович 1936, 144—145).

Анализ транскрипции текста рукописи пушкинского перевода позволил исследователю прийти к следующим выводам: «Прежде всего, несомненно на отрезанной (за исключением оставшегося «клапана»), второй полосе листа у Пушкина были еще черновики, относящиеся к той же попытке перевода из Шекспира. Некоторые концы букв, бывших на отрезанных частях, сохранились слева от Пушкинского текста. Может быть, Пушкин перевел и две вводные реплики (У Шекспира трагедия начинается так: Duke: Escalus! / Escal: My lord). Далее Пушкин предполагал сохранить в своем переводе и шекспировское место действия — город Вену. Старое чтение этого стиха давало возможность думать, что Пушкин хотел уже в переводе изменить колорит таким же образом, как это сделал потом в своем «Анджело», где действие происходит вопреки Шекспиру:

В одном из городов Италии, счастливой.

Однако это не так. Переводя Шекспира, Пушкин оставался верен Шекспиру» (Якубович 1936, 147—148).

Не все исследователи столь положительно оценивали пушкинский перевод. Так, А.А. Долинин называет его «неудачной попыткой» (Долинин 2001, 47) и приходит к выводу, что Пушкин «довольно верно передает общий смысл вступительного монолога Дука, хотя и подвергает его существенным сокращениям (15, 5 стихов у Пушкина против 19 стихов оригинала), затем точно переводит короткие реплики Эскала, Дука и Анджело» (Ibid.)

Насколько был точен в своем переводе Пушкин, можно судить не только по сохраненному месту действия шекспировской пьесы (Вена), позже измененному в «Анджело», но прежде всего по тому, как вдумчиво Пушкин подбирает русские эквиваленты к английскому оригиналу.

В оценке перевода Пушкина мы будем обращаться к транскрипции пушкинской рукописи Д.В. Якубовича, дающей возможность при сравнении черновых вариантов раскрыть процесс работы над переводом шекспировского оригинала.

Из перевода, как, впрочем, и из последовавшей за ним поэмы «Анджело», Пушкин исключает шекспировские ремарки, делает свою версию «Меры за меру» более сдержанной и лаконичной.

Две начальные реплики Герцога и Эскала отсутствуют в дошедшей до нас рукописи незаконченного перевода.

    Duke.

Escalus, —

    Escal.

Му lord?
      (Shakspeare 1863, p. 94)

Далее следует текст, который Пушкин перевел следующим образом:

Русскому поэту чуждо многословие оригинала Шекспира и некоторых его переводчиков. Для сравнения приведу три перевода на русский язык, выполненные профессиональными переводчиками:

Оригинал Шекспира более многословен, чем русские переводы: у Шекспира на 214 слов приходится 953 знака; в переводе Пушкина на 125 слов — 605 знаков; у Т. Щепкиной-Куперник на 161 слово — 792 знака, у М.А. Зенкевича на 151 слово — 751 знак, у О. Сороки на 133 слова — 647 знака.

Пушкин краток в своем переводе, что отражает общую тенденцию как в подходе поэта к переводу мест из «Меры за меру» в незаконченном переводе, так и в поэме «Анджело». В дальнейшем мы проследим, как в переводе некоторых диалогов шекспировских героев, их отдельных реплик и поэтических образов и в поэме-переделке-переводе-пересказе «Анджело» Пушкин остается верен лаконичному выражению мысли, попытаемся дать оценку переводческого мастерства Пушкина, проанализировав перевод категорий, идиом, эквивалентной-безэквивалентной лексики, сохранение синтаксиса и стихотворного размера шекспировской пьесы. Оговорюсь, что в анализе перевода Пушкина мы остановимся только на особенно сложных, нуждающихся в объяснении и комментарии случаях, в которых следование тексту Шекспира кажется наименее очевидным.

Посмотрим, как Пушкин переводит отдельные слова Шекспира, подыскивая им языковые эквиваленты и сохраняя их общий смысл.

Так, уже в первой строке «Меры за меру» русский поэт сталкивается со словоупотреблением, достаточно сложным для подбора языкового эквивалента:

Шекспир употребляет английское существительное «properties» во множественном числе. Пушкин перевел это слово как «начало» в смысле основа, Т. Щепкина-Куперник перевела его как «сущность», О. Сорока — как «премудрость». Пушкин упрощает вторую часть этого предложения:

Подбирая смысловые эквиваленты, Пушкин передает общий смысл фразы Шекспира о тщетности разъяснения того, как необходимо управлять, он не стремится сохранить шекспировский мотив «дуковской» «увлеченности своими речами и словами».

Далее у Шекспира следует грамматически запутанное предложение:

Пушкин переводит категорию «science» (познание, понимание) как «знание». Конечно, «познание» является наиболее предпочтительным переводом, на этом слове, кстати, остановили свой выбор М. Зенкевич и Т. Щепкина-Куперник.

Перевод Пушкина, впрочем, как и его более поздняя трансформация в «Анджело», подчинен одной стилистической задаче — лаконизму, и в этом поэт особенно последователен.

Пушкин краток в переложении смысла следующей фразы герцога у Шекспира:

Русский поэт избегает перечисления достоинств Эскала: его Дук без объяснений оказывает доверие герою.

Далее мы находим точную и логичную передачу смысла шекспировского текста:

Следующую фразу Герцога Пушкин переводит почти дословно, с привнесением более мягкого оттенка модальности:

Шекспировский герцог избирает Анджело на роль наместника с особою осторожностью («with special soul»), у Пушкина это оценочное уточнение отсутствует:

Любопытно, что в своем переводе русский поэт ставит милость на первое место, тогда как в шекспировском оригинале вначале стоит terror. Шекспировский порядок слов был сохранен в варианте перебеленного автографа, где вместо «страха» наместник наделяется «Судом и Милостию» (III, 937). Существительное terror (страх, ужас) переводят по-разному: Т. Щепкина-Куперник — гнев, М.А. Зенкевич — кара и О. Сорока — гроза, тогда как английское love и Пушкин, и его последователи переводят, обращая внимание на евангельский смысл любви: милость.

Относительно краток русский поэт в переводе ответа Эскала:

Пушкин исключает существительное с явной христианской семантикой grace (благодать, милость) по отношению к незадачливому герою своей поэмы, ограничившись переводом более нейтрального слова honour (честь, почесть), но употребляет это слово в следующем эпизоде.

Пушкин точно переводит фразы Герцога и Анджело, вкладывая в уста Анджело относящийся к Дуку русский эквивалент английскому «grace's will» — «милостивая воля».

В переводе заключительных слов Дука русский поэт снова стремится к краткости:

У Шекспира «the observer» — наблюдатель, способный угадать судьбу героя. У Пушкина сама жизнь героя являет его будущее. В варианте перебеленного автографа отразилась попытка подбора эквивалента к английскому слову «history» как «истории», но впоследствии Пушкин отказывается от дословного перевода и подыскивает новые средства для передачи общего смысла фразы Дука.

С возможной полнотой и точностью Пушкин попытался передать смысл шекспировского текста. Вместе с тем поэт внес в перевод некоторые коррективы: исчезают повторы, некоторые образы и реплики героев Шекспира, сокращается все, что в той или иной мере перегружало развитие действия. Пушкин сфокусировал свой переводческий интерес на достижении краткости в передаче смысла оригинала.

Перевод прервался после первого обмена репликами Анджело и Дука.

Неубедительно объяснение А.А. Долинина, почему Пушкин отказался от полного перевода пьесы Шекспира «Мера за меру». Исследователь полагает, что Пушкин «обрывает работу, споткнувшись о достаточно сложно построенную шекспировскую фразу, открывающую второй монолог Дука» (Долинин 2001, 47)²¹:

Angelo,
There is a kind of character in thy life,
That to th' observer doth thy history
Fully unfold²².
      (1863: I, 1, p. 94)

А.А. Долинин дает отрицательную оценку пушкинскому переводу: «Вариант Пушкина неудовлетворителен во всех отношениях («Анджело, жизнь твоя являет / То, что с тобою совершится впредь» и показывает, насколько чужд и неудобен ему шекспировский стиль, которому он не находит русского эквивалента», и предлагает читателю свой перевод этого места: «Анджело, тому, кто следил за историей твоей жизни, она полностью открывает, каким характером ты обладаешь» (Долинин 2001, 47). Между тем, утверждения и предложение исследователя не столь уж бесспорны. Конечно, А.А. Долинин прав в оценке недословного, свободного и даже лаконичного перевода Пушкина, но при одном условии: если не брать во внимание особенности подхода русского поэта к переводу как таковому. Пушкин, и об этом уже говорилось выше, не только отвергал саму идею буквального перевода, но и отличался особым лаконизмом, экономией поэтических средств, равно как и свободой в подборе языковых эквивалентов. Пушкин стремился не столько к точной передаче оригинала, сколько к сотворчеству, в котором выражал универсальный поэтический смысл, к постижению которого стремился он сам и, как полагал, переводимый им автор. Простой перевод для Пушкина не представлял особого интереса: он начинал, увлекался — в результате получалось иное, в равной степени и оригинальное, и зависимое от источника произведение.

В принципе, большого противоречия между пушкинским вариантом и шекспировским оригиналом нет. Да и так ли далек от оригинала лаконичный перевод Пушкина, что можно было бы уверенно говорить, что именно на этом месте Пушкин «споткнулся» и бросил перевод «Меры за меру», удачно справляясь, тем не менее, с переводом других сложных мест шекспировского текста, например, в диалогах Анджело и Изабеллы. Трудно предположить, что Пушкину были непонятны такие слова и выражения, как «kind of character in thy life», «the observer», «history fully unfold». Ведь, если отстраниться от грамматического буквализма в передаче синтаксиса, искажения смысла шекспировского текста в пушкинском переводе нет. Особенно, если принять во внимание то, что для Пушкина, впрочем, как и для Шекспира, гораздо важнее не «прошлое», а «будущее» Анджело. В этой связи нам кажется возможным предположить, что русский поэт оказывается вполне в праве поступить таким вот вольным образом и интерпретировать «history» шекспировского оригинала, как не прошлое или настоящее, а будущее своего героя.

Можно спорить также и о том, насколько точен перевод самого исследователя. Укажу на одну неточность, которую допускает А.А. Долинин, предлагая свой перевод стихов Шекспира и искажая их смысл. Исследователь меняет определяемое слово и относит придаточное к другому слову, не к тому, что в тексте Шекспира. Буквально это выражение Шекспира можно перевести так: «Анджело, в твоей жизни есть особые черты, по которым наблюдатель может полностью раскрыть твою историю». Приведу для сравнения варианты перевода этого фрагмента профессиональными переводчиками:

Перевод Пушкина точнее и выразительнее тех вариантов, которые предлагают переводчики и исследователь. Добавлю, что он не вызвал никаких нареканий со стороны Д.В. Якубовича, впервые опубликовавшего эти две строки и указавшего их источник в пьесе Шекспира (Якубович 1936, 148).

А.А. Долинин видит преодоление Шекспира в самом акте создания поэмы «Анджело»: «Только дистанцировавшись от Шекспира, только вольно пересказав основную сюжетную линию «Меры за меру» в поэме «Анджело» (причем, пересказав, как показал Ю.Д. Левин, не столько по оригиналу, сколько по прозаическому переложению для детей Чарлза Лэма²³), — другими словами, только приспособив «чужое» к «своему», — Пушкин смог творчески освоить шекспировскую проблематику и даже ввести в повествование фрагменты перевода комедии» (Долинин 2001, 47). В этом утверждении есть некое противоречие: получается, что Пушкин постоянно обращается и к тексту пьесы Шекспира (кроит по оригиналу диалоги своих героев), и к прозаическому пересказу Ч. Лэма²⁴, томик которого находится в его библиотеке, к тому же на английском языке, знание которого, по словам А.А. Долинина, было ограничено. Аргументация Ю.Д. Левина основана на предположении, что Лэм, перелагая Шекспира, превращал его в «сказочника». Подтверждение обращения Пушкина к Лэму Ю.Д. Левин видит в том, пушкинская пьеса «сама представляет собою нечто среднее между стихотворной новеллой, притчей и сказкой (отметим попутно, что поэт одновременно работал над сказками» (Левин 1974, 81). Однако в обеих статьях Ю.Д. Левина не представлен текстологический анализ связей между текстом Ч. Лэма и поэмой Пушкина. Вся доказательная база исследователя основывается на жанровой близости сказочного пересказа шекспировской пьесы английским романтиком и пушкинской поэмы, на том, что Ч. Лэм «исключив второстепенные эпизоды, сделал то самое исключение из «Меры за меру», которого довольно близко придерживался Пушкин» (Ibid.). Впрочем, Ю.Д. Левин оговаривается, что «и с Лэмом он (Пушкин. — Н.З.) обращался так же свободно, как и с Шекспиром, т. е. брал у каждого то, что ему годилось, отбрасывая лишнее и добавляя необходимое» (Ibid.). Нисколько не пытаясь приуменьшить актуальность параллели, проведенной Ю.Д. Левиным между Ч. Лэмом и Пушкиным, обратим, однако, внимание на необходимость аргументированного текстологического обоснования связи «Tales from Shakespeare. Designed for the use of young person» 4. Лэма и поэмы «Анджело» Пушкина, а пока, нам кажется, будет вполне справедливым не переоценивать факт наличия этой книги в библиотеке русского поэта²⁵.

Перевод Пушкина получил высокую оценку как образцовый и поучительный. Он демонстрирует «удивительный в своем роде факт»: «Общепринято среди переводчиков мнение, что английский язык как бы короче русского, в английском больше односложных слов, экономнее грамматические конструкции, отсюда и стихотворная английская строка обычно короче и вместительнее русской. «Стремление передать в переводе, — писал, например, М.М. Морозов, — все детали подлинника при условии сохранения его метра неизбежно ведет поэтому к искусственному сжатию синтаксиса, словно под тяжестью пресса; в результате перевод теряет свободу и естественность, теряет поэтичность»²⁶ У Пушкина натужности не чувствуются» (Урнов М., Урнов Д. 1968, 147). По поводу лаконичной пушкинской редакции («Народный дух, законы, ход правленья») шекспировского текста («The nature of our people, / Our city's institutions, and the terms / For common justice») авторы замечают: «И странно, три шекспировские строки так естественно (очень уместное требование специалиста. — Н.З.) вылились в одну. Простор» (Ibid.).

Вопреки бытующему мнению о том, что знание английского языка у Пушкина было недостаточным, поэт блестяще справился с проблемой перевода начала «Меры за меру» Шекспира. Не меньшего успеха в мастерстве перевода он достиг и в творческом развитии своего замысла — в создании поэмы «Анджело». В этом, думаю, может убедить сопоставление и сравнительный анализ поэмы «Анджело» Пушкина с оригинальным текстом Шекспира и относительно современным переводом Т. Щепкиной-Куперник, а в отдельных случаях и с переводами других авторов.

Примечания

1. «It (Measure For Measure. — Н.З.) has been lamented and apologised for by most of the critics, from Johnson and Coleridge to Swinbure and Brandes. Sir Arthur Quiller-Coach pronounces Measure for Measure "a great play — in parts — and in despite that its parts do not fit". Pushkin must have react the same way. He was drawn to this play, began to translate it, gave up the task, and finally embarked on a modified version, partly in narrative form... Attracted by this character, and annoyed by the gaucherie of a craftsman, Pushkin composed Angelo. Whatever it merit, Angelo is free from main faults of Measure For Measure, from its coarse bawdy, crude comedy, top — heavy parallelism of actors and scenes and glaring superfluities. In Angelo the action moves smoothly and swiftly with finer modification. Overboard have gone such dispensable and rather confusing characters as Esaclus, Abhorson, the Barnardine, Elbow, Pompey and others. The Duke is burdened with years and experience, and is spared the ordeal of making "Oh, so sudden" a proposal to Isabella in the last scene. Lucio is less of an importable nuisance on the sage, and Isabella less of a soulless prig. Above all else, Angelo is portrayed as a man of inner contradictions, caught in tragic conflict with him self and less obviously mean and unscrupulous» — Cross, S. H. 1937, 77.

2. В этой связи ошибочным является мнение А.Н. Архангельского, который считает, что именно Чинтио, а не Шекспир обработал фабулу «Меры за меру», а не наоборот. Так, А.Н. Архангельский пишет, что Пушкин учел, «возможно, и новеллу итальянского писателя Джиральди Чинтио, обработавшего фабулу Шекспира и сократившего число участников интриги до четырех. («Роли» Анджело здесь соответствует сюжетная линия Джуристе.)» (Архашельский 1999, 33). Между тем сборник пьес Чинтио «Экатоммиги», в который вошла новелла, давшая сюжет пьесе Шекспира «Мера за меру», был издан в Италии в 1565 году, тогда как пьеса Шекспира написана только в 1604 году, а ее автору в год публикации книги Чинтио исполнился только год.

3. На русском языке изложение этого исторического факта и возникшего на его основе бродячего сюжета о неправедном наместнике можно прочитать в статье: Черкасский 2002, 82—89.

4. В варианте перебеленного автографа: «Вам объяснить правления науку» (III, 937). Возможно, на первоначальный подбор Пушкина эквивалента английскому слову «properties» как «наука», могло повлиять слово «science», которое встречается у Шекспира ниже через одну строку: «Since I am put to know, that your own science».

5. Пер.: «Покажется, что я увлечен своими речами и словами».

6. Пер.: «Поскольку мне известно, что ваши собственные познания превосходят список советов, которые способна дать моя мудрость».

7. В варианте перебеленного автографа:

а. Не нужны вам мои предначертанья,

б. Не нужно вам моих советов, Знаю

в. Не нужно вам моих советов, Сами
      (III, 937).

8. Пер.: «Так, ничего мне более не остается, как положиться на ваши компетентность и порядочность и дать возможность им действовать».

9. В варианте перебеленного автографа:

а. Мне только осталось положить<ся>

б. И только осталось положить<ся> м<не>

в. Осталось Мне лишь
      (III, 937—938).

10. Пер.: «Дух нашего народа, порядки городские и язык правосудия постигли вы искусством и делом, что превзошли любого, кого припоминаю».

11. В варианте перебеленного автографа:

а. Народный дух, законы наши, правду —
Вы знаете как

б. Народный дух, наши, правду
Вы сведа<ли> верней, чем кто б то ни был

в. Вы дух народа, ход правленья
Вы ведали верней, чем кто б то ни был

г. Народный дух, [законы], ход правленья
Вы ведали верней, чем кто б то ни был
      (III, 938).

В варианте а и б появляется исчезнувшая в окончательной редакции категория «правды», возможно, пушкинская интерпретация шекспировского: «justice».

12. Пер.: «Вот наше предписание, от него не позволяем отклониться. Позвать, прошу, к нам Анджело».

13. В варианте перебеленного автографа:

а. Начато: Вот вам предначертанье наше

б. Вот вам предначертанье — от него

в. Вот вам наказ наш — от него
      (III, 938).

В варианте а и б английскому «commission» Пушкин подбирает русское слово «предначертанье», которое впоследствии заменяется на «наказ».

14. Пер.: «Как думаете, он сможет заменить нас? / Знайте, с особою любовью / Избрали мы его свое отсутствие им заменить. / Ссудили ему наш гнев, одели в милость, / Ему передаем всю полноту / Верховной власти нашей. Какое ваше мненье?».

15. В варианте перебеленного автографа:

а. Начато: Вы знаете, что мы

б. Вы знаете, что положили

в. Начато: Вы знаете, что мы его

г. Вы знаете, что нами назначен
Он заменить в отсутствии — что мы
      (III, 938).

16. Позже, работая над своей переделкой-переводом «Анджело», Пушкин заимствует эти категории, описывая власть, вверяемую в руки наместника:

Его-то старый Дук наместником нарек,
И в ужас ополчил, и милостью облек,
Неограниченны права ему вручил, —

Так, власть переведена в поэме Пушкина как права, страх становится ужасом, но английское love в обоих случаях переводится как милость. В позднейших исправлениях первой беловой редакции поэмы: «Верховной милостью (курсив мой. — Н.З.) и ужасом облек / Неограниченны права <ему> вручая» (V, 434).

17. В варианте перебеленного автографа: «Всегда послушен вашей воли». (III, 938). «Всегда» соответствует шекспировскому «always», но отсутствует эквивалент английскому «grace's», который появился в конечном варианте.

18. В варианте перебеленного автографа: «Пришел узнать я ваши приказания» (III, 938). Этот вариант является дословным переводом: «I come to know your pleasure».

19. Пер.: «Анджело, / В жизни твоей есть особый почерк. / Что наблюдателю легко в нем разгадать твою историю».

20. В варианте перебеленного автографа:

а. Историю

б. То чтоб

в. Очам то что с тобою будет впредь
      См.: (III, 938).

21. Эго замечание исследователя перекликается с оценкой пушкинских переводов А.Н. Гривенко, который, говоря о технике автоцитирования, применяемой Пушкиным в его переводах, замечает: «У Пушкина много неоконченных переводов; законченными можно считать небольшие фрагменты, лирические миниатюры, краткие афоризмы. Глухие намеки на то, что Пушкин по каким-то причинам отказывается от начатых переводов, можно заменить прямолинейной констатацией — Пушкину недоставало переводческой усидчивости. Подчеркнем еще одно обстоятельство: с французского Пушкин в основном переводил, но, когда перед ним был французский перевод (с английского, испанского, португальского и т.д.), он угадывал оригинал, угадывал далеко не всегда верно» (Гривенко 2002, 91). Отсутствие конкретных примеров всегда делает подобные, пусть даже отчасти справедливые замечания голословными и поверхностными.

22. Любопытно, что перевод Пушкиным именно этих стихов был пропущен в копии Анненкова-Шляпкина и впервые напечатан только Д.В. Якубовичем (Якубович 1936, 144).

23. Автор скорее всего имеет в виду заметку Ю.Д. Левина «Об источниках поэмы Пушкина "Анджело"» (Левин 1968, 255—258). Ту же проблему Ю.Д. Левин мельком затрагивает в другой статье: Левин 1974, 58—85.

24. Lamb, Ch. Tales from Shakespeare. Designed for the use of young person. 5^th ed. London, 1831. Заметку об этой книге см.: Модзалевский 1910, 267, № 1068.

25. Противоречие такой переоценки роли «Tales from Shakespeare. Designed for the use of young person» 4. Лэма, которой вслед за Ю.Д. Левиным придерживается А.А. Долинин, мы находим в следующем указании исследователя на две шекспировские реминисценции в поэме «Анджело». Первая: «Когда рассказчик в начале поэмы, описывая мягкое, благодушное правление Дука, сравнивает его с «дряхлым зверем», а распустившийся народ, начавший «щелкать по носу правосудие» — с младенцем, кусающим грудь кормилицы, — за этими тропами стоит источник — монолог Герцога в первом акте комедии (сцена 3)» (Долинин 2001, 47). Ранее на это обратил внимание И.М. Нусинов (Нусинов 1941, 368). Вторая: «Восходит к Шекспиру и метафорическое описание лицемерных молитв Анджело: «Устами праздными жевал он имя Бога» (ср.: «<...> heaven in my mouth, / As if I did but only chew his name» [акт II, сцена 4])» (Долинин 2001, 47).

26. Морозов 1954, 272. (Сноска в цитируемом источнике. — Н.З.)