Джонатан Свифт — образ и подобие принца датского

Спустя полтора столетия после шекспировского Гамлета появилась (правда, не в Дании, а в Ирландии) реальная, не вымышленная личность, очень напоминающая принца датского. Дж. Свифту так же хотелось одурачить будущих его биографов и критиков, как Шекспир дурачил своих биографов и критиков устами своего героя.

Любая книга о Свифте начинается цитированием «Истории о семье Свифтов», написанной им самим в 1731 г. Он пишет историю своей жизни даже не для потомков: опережая будущих биографов, он хочет кинуть кость любопытствующим современникам. Они никак не могли понять странного памфлетиста. Чего он добивается? Почему над всем миром смеётся? Точно так Розенкранц с Гильденстерном не могли взять в толк, почему Гамлет весь мир называет образцовой тюрьмой. Однако Свифт явно привлекал к себе внимание именно своей странностью. Слишком много сплетен ходило про него при его жизни — и тогда Свифт взял и написал собственную сплетню о себе: бросил кость и современникам, и потомкам — пусть подавятся. Расчет был такой: получите эту кость, мою автобиографию. Вам придется поверить мне, что бы я о себе ни написал, потому что без меня вы обо мне всё равно ничего не узнаете и даже не придумаете.

Иной мог бы воспользоваться таким случаем и такой возможностью, чтобы уже при жизни воздвигнуть себе памятник, окружить себя ореолом славы, в которой потомки ничуть бы не усомнились — ведь в конце концов Свифт, несмотря ни на что, был признан гением. Интересно, что он признан гением несмотря на то, что он написал о себе в своей «Истории». Ибо ни один недруг Свифта, вероятно, не смог бы настолько очернить его, как он сам чернит себя в «истории» своей жизни.

Свифт всегда был анонимом: почти ничего им не опубликовано под своим именем. Аноним он и в своей автобиографии, которая представлена не как жизнеописание её сочинителя, так что Свифт, как видим, не желал авторства даже после смерти. Интереснее всего то, что, даже скрывшись под анонимом, Свифт издевательски замалчивает своё творчество в автобиографии. Подставной рассказчик говорит у него о чём угодно, только не о его книгах. То, о чём он рассказывает, не позволяет даже заподозрить, что это — биография писателя. «Когда настало время получать степень бакалавра, — пишет аноним, — он хотя и вёл жизнь весьма регулярную с должным соблюдением установлений, степени не получил за тупость и неспособность...». Далее сообщается, что, наконец, степень ему была присвоена, но с позорным примечанием — «по особой милости» (имеется в виду, конечно, чьё-то покровительство; мы говорим сейчас — «блат»).

Не вспоминается ли вам Гамлет, также называвший себя прирожденным тупицей и дебилом? Теперь, когда множество смешных недоразумений о Свифте развеялось, его биограф В. Муравьёв пишет: «Свифт лишний раз напоминал современникам, чего стоят их оценки: до самозащиты он никогда бы не снизошел, зато выволочь на свет заведомо курьёзное, а может быть, никогда и не произнесённое суждение о себе и настойчиво с ним соглашаться — это было вполне в его духе. Более всего он наслаждался, когда при этом его принимали всерьёз, и биографы, покачивающие головами над его "неуспешностью", вероятно, привели бы его в восторг».

В том же 1731 г. Свифт написал стихи на смерть доктора Свифта, где предсказал, что эту его самую смерть придется ждать ещё 14 лет. Он постарался умереть в точном соответствии с собственным предсказанием — 19 октября 1745 г., сам себе написав эпитафию. Последний период его жизни, пишет В. Муравьев, «был временем мрачной, гордой и насмешливой подготовки к собственной смерти. Всё было уже сказано; все счеты с новым временем сведены. Оставалось завещать свои небольшие сбережения на постройку сумасшедшего дома, который так надобен двум королевствам» — и Англии, и Ирландии, всех граждан которых он ещё ранее признал неизлечимыми. Готовясь к смерти и собираясь облагодетельствовать оба королевства своим сумасшедшим домом, он, как истинный патриот, сам сделался сумасшедшим — ну, чем вам не принц Гамлет?

«Он как Гамлет» — говорится в фильме Марка Захарова «Дом, который построил Свифт», где Свифт показан накануне предопределённой им смерти. Да, Свифт из этого фильма — вылитый Гамлет по части обмана. Он, как Гамлет, всех заставляет себе верить, чтобы все увидели потом себя одураченными. Критики поверили Свифту — на него уже сыплются в точности те же «определения», которые дал себе Свифт и которые так похожи на самоопределения Гамлета: «мрачный, бесчувственный эгоист», «циник, в безмерной гордыне проклявший человечество», и т. п.

Свифт строит свой «Дом», как Гамлет строит подмостки, — чтобы пригласить к себе на сцену всех созданных им марионеток. «Дом» Свифта населён вызванными им персонажами его книг — от лилипутов до гуигнгнмов и йеху. «Зрители» этой клоунады, т. е. администрация Дома и опекунский совет, приславшие к Свифту для наблюдения за ним доктора Симпсона, вдруг убеждаются: всё, что они видели, все «персонажи» Свифта, — это всего-навсего бродячие актёры, морочившие им головы. Свифт принял к себе актёров в Дублине, как прежде Гамлет принимал своих актёров в Эльсиноре. «Зрители» — люди серьёзные — вдруг поверили в действительность всего разыгранного перед их глазами, хотя видели-то явные небылицы, плод свифтовской фантазии: летающий остров, лилипутов и великанов, Гулливера, тянущего одной рукой весь флот империи Блефуску. Это совсем не лицедейство — ничего даже похожего на него нет. Это обман, он воспринимается даже как обыкновенный обман зрения, но почему-то действует магически: это та адская сила театра, которая отвращает взор зрителя от действительности; здесь Свифт — истинный последователь Гамлета. Когда же зрители свифтовского театра слышат под конец гамлетовское «все мы обманщики, не верьте никому из нас», т. е. когда их возвратили к подлинной действительности, эффект оказался страшен: доктор Симпсон, лечивший душевнобольных, сам почувствовал, что сходит с ума («Я — Гулливер!»). «Сумасшедший» Свифт берёт тогда игру на себя и вместе с сумасшедшим доктором Симпсоном организует собственную кончину, не такую, конечно, которую потом опишут его биографы. Свифт, декан собора св. Патрика, отпевавший множество людей, устраивает теперь собственные похороны, превращая их в театральное представление. Сами похороны должны стать обманом для человечества, поэтому они организуются как продолжение свифтовских буффонад. «— Записывайте, доктор, я диктую. Смешнее изображайте скорбь. Не верьте Данту, что в той стране всё так уж мрачно — я уверен, там тоже много смешного».

Свифт издевается над человечеством потому, что у него гамлетовская боль бытия в этом мире. В эпитафии он напишет, что, слава Богу, теперь он в могиле, «где жестокое негодование наконец не гложет его сердце».

Свифт может успокоиться хотя бы в могиле. Он и за гробом будет смеяться, и смех снимет его страдания. У Гамлета нет такой перспективы. Его страдания нигде не кончатся: его ад вечен. И загадка темнее. Со Свифтом потомки более или менее разобрались за 200 лет. С Гамлетом никто не разобрался за 400 лет, тайна ушла с ним в могилу. Вот как Гамлет уносит с собой тайну. Умирая, он говорит своему другу Горацио:

      — Каким
Бесславием покроюсь я в потомстве,
Пока не знает истины никто!

Т. е. Гамлет перед смертью просит Горацио рассказать о нем людям правду: «— Я столько бы сказал...» Напрасно просит принц: Горацио не расскажет никакой правды «о страшных, кровавых и безжалостных делах», потому что он ничего о них не знает. Разве что правду о том, что Клавдий отъявленный негодяй, но эту правду знал, вероятно, каждый второй человек в Дании.

Шекспировед Аникст считает: Гамлет, в этих словах к Горацио, хочет, чтобы люди узнали о его судьбе, «для того чтобы его судьба послужила им уроком», но урок ещё нигде не преподавался в форме лицедейского либо интеллектуального обмана. Принц Гамлет делает всё от него зависящее, чтобы люди ничего истинного о нём не узнали и ничему от него не научились.

«— Я столько бы сказал!» Ничего, милый принц, вы и сами бы о себе не рассказали. Про ад, который вы в себе носите, нельзя рассказать обыкновенным людям. Да этот рассказ и не нужен потомкам, они бы не извлекли из него пользы. А что до славы у этих потомков, позвольте не поверить, что она когда-либо интересовала вас. Вам явно было не до неё...

Зачем в пьесе присутствуют эти ненужные слова — просьба Гамлета к Горацио? В этом, вероятно, последняя тайна Шекспира. Шекспир требует от своего героя создать в финале окончательную и совсем неразрешимую для зрителя тайну, чтобы унести её в вечность. Поэтому последние слова принца можно понимать как слова удовлетворения: «дальнейшее — молчанье». Он сделал всё, что мог.

Трагедия заканчивается, как следовало ожидать, последним аккордом бессмыслицы: над принцем Гамлетом гремит военный залп. В саге о принце Датском его заслуги бесспорны — там принц, ставший королём Дании, а потом и Англии, прославлен как один из великих государственных мужей и доблестных рыцарей своего времени. Какова же заслуга Гамлета Шекспира? Это следовало бы спросить у Фортинбраса, если бы он умел ответить, но он умеет лишь убрать трупы, да и то в большом удивлении: он никогда так и не разберётся, откуда возникла перед ним havoc — бессмысленная гора трупов, мыслимая только средь поля битвы.

Ни в чём не разберётся и зритель. В нём вызвано умопомрачение. Может быть, в этом и заключается истинное назначение трагедии «Гамлет» — вызвать умопомрачение.

Таково действие шекспировского архетипа: оно вызывает в нас умопомрачение.