Трагедия души как трагедия Космоса

Представление о том, как это происходит, можно получить из созданной Аристотелем науки о душе — психологии. Душа человека — необходимый элемент одушевлённого Космоса. Созданная Стагиритом психология должна рассматриваться как часть его метафизики. Насколько его Космос отличается от платоновского, настолько различаются платоновское и аристотелевское представления о душе.

Платон считал человеческое тело темницей для души, а чувственные влечения и страсти — лишь цепями, которые сковывают душу и привязывают её к чуждому ей телу. Аристотель, напротив, учил о тесной связи души и тела (как единстве идеального и реального) и считал чувственные страсти свойствами души, а именно ее неразумной части. В трактате «О душе» Аристотель расходится с Платоном, считавшим душу бессмертной: бессмертна лишь умная часть души, не прирождённая телу. За исключением ума, все остальные части души подвержены разрушению так же, как и тело. Само же разрушение души (а с ним — исток трагического) происходит от свободы воли человека. В основу этики Стагирит положил свободу (заметьте, более чем за 2000 лет до Канта). Впервые среди греческих мыслителей он сделал волю основой нравственности. В этом состояло принципиальное расхождение великого Стагирита с его великими учителями и предшественниками. Так, Сократ полагал: быть добродетельным и быть разумным — одно и то же. Разумный человек, утверждал он, никогда не пойдёт на преступление. «Никто не сделает зла по своей воле» — этот тезис Сократа, разделявшийся Платоном, означал, что человек, живущий по закону разума, не волен в избрании добра и зла — он обречён на добродетель.

Аристотель же вовсе не собирался интеллектуализировать нравственность. Он указывал, что если верить сократовскому тезису, то человек, будучи не властен в выборе добра и зла, не несёт ответственности за свои поступки. Всякое действие человека, даже совершённое в состоянии аффекта, Стагирит считал свободным. Поэтому преступление — это акт свободного, произвольного избрания; оно возможно и вне аффекта, т. е. тогда, когда преступник осознаёт его своим умом.

Если нет свободы, то нет и трагедии. Человек, с которого объективно снята нравственная ответственность, не может быть трагическим героем — к нему неприложимо понятие преступления. Отсюда видно, что Платон не смог бы, даже если б захотел, объяснить возникновение трагедии. Напротив, у Аристотеля имелась для этого полная возможность. Потенция зла, вследствие свободы выбора, всегда присутствует в жизни. Весь вопрос, каким образом зло может быть оправдано или искуплено, т. е. каким образом возможен катарсис. Для трагедии одинаково необходимы и преступления, и катарсис.