Истина мифа

Если же отказаться видеть в мифе какую-либо бытовую или историческую действительность, то остаётся вопрос: что, собственно, миф сам по себе выражает? Выражает ли миф вообще какую бы то ни было объективную реальность? Собственно, мы возвращаемся к прежнему вопросу о познавательной функции мифа. Поэтическая функция мифа бесспорна, но, быть может, это его единственная функция? А так как поэзия, плод воображения и фантазии, не претендует на истину, то может ли в мифе быть истина?

Уже Вольфганг Гёте своим поэтическим чутьём постиг, что миф есть такая особая форма поэзии, которая выражает собой глубочайшую истину. Эта истина выражает себя не аллегорически, а тавтегорически, это значит: бесполезно искать в мифе то, что он собою обозначает. Миф не обозначает ничего такого, что не есть он сам, а в нём самом Гёте увидел, как «природа в творчестве живёт» (его стихи «Парабаза»). Гёте всегда следовал правилу, выраженному древним афоризмом: «не выдумывать, не измышлять, а искать, что творит и приносит природа», ибо Природа для Гёте совсем не то же самое, что для научного сознания и научного «опыта». Она сама сотворяет наше сознание, выражающее себя в мифах. Природа творит и приносит то, о чём тавтегорически, без иносказаний, говорят мифы. Изучая неисчислимые метаморфозы (морфологические изменения) в мире растений и животных, Гёте проникся сознанием единой сущности метаморфоз природы и метаморфоз, о которых повествуют мифы. «Я полагаю, — замечает он о мифологической поэзии греков, — что она следует тем же законам, что и природа, и я напал на их след».

Удивительные слова! «Законы» мифа и законы природы для Гёте одно! Могут ли «законы» воображения совпадать с законами природы? Очевидно, под «законами природы» Гёте понимает нечто иное, чем академическая наука. Наука, следуя своей сегодняшней парадигме, даст вам объяснение любых наблюдаемых в природе явлений — на то у неё и есть законы, отвечающие данной парадигме. Однако даже архисовременная наука не даст вам объяснения причин и истоков того, что Гёте называл природными метаморфозами. Под ними он имел в виду необратимые изменения в самой природе, факт которых отрицать невозможно. Таковы возникновение жизни и многообразие её морфологических изменений, возникновение homo sapiens, наконец, возникновение самой Вселенной. Такие вопросы пытается изучать синергетика. Предмет синергетики — сложные системы, принципы их организации и эволюции, в частности возникновение порядка из хаоса и наоборот. Однако сама методология синергетики, претендующей быть наукой, не позволяет достигнуть цели при исследовании таинственных «метаморфоз». Главная идея синергетики в том, что «всё рождается само по себе, спонтанно... всё происходит из самодвижения и самоорганизации». Однако сам автор этой идеи («научной» самой по себе) Герман Хакен признаёт, что это не более чем феноменология — описание того, что есть, но не объяснение причин, почему это есть. Феноменология годится для описания уже данной картины мира, но для объяснения его необратимых метаморфоз требуется этиология (aitia — причина, основание). В синергетике же причины определяются случайными флуктуациями, которые невозможно предвидеть, а это уже предел феноменологии, за которым начинаются вопросы типа: кто создал законы, по которым происходит самоорганизация? «Здесь мы сталкиваемся с границами нашего познания» (Хакен).

Хакен имеет в виду научное познание, т. е. такое, которое хочет обойтись без творящей воли, без numina. Здесь действительно его граница. Гёте за 200 лет до Хакена не побоялся преступить границу — понимал, что без numina познать метаморфозы природы не удастся. Ему нужно было познать «не писаный, а природный закон» (non scripta, sed nata lex). «Писаный» закон — это тот закон, который, согласно Канту, наш рассудок apriori предписывает природе. Современная наука о природе до сих пор всё ещё исходит из методологии «писаных законов» И. Канта. Так, по Канту, закон причинности, которому подчиняются явления, находится не в природе, а в познающем субъекте. Гёте иначе смотрел на природу. Он вполне отождествлял своё сознание с мифическим сознанием духовно одарённых эллинов, для которых природа — не бездушный мёртвый агрегат (каким её делает современная наука), а священная и вечно созидающая сила, обладающая своей, неписаной этиологией. Природа для Гёте — творящее начало, natura naturans Спинозы. Она — живое Существо, обладающее творческой функцией: она — Творец («Бог-природа»). Ей не предпишешь законов — она творит и приносит их сама. «У неё не выманишь дара, которого она не хочет дать по доброй воле», и для кантианских синтетических принципов a priori она навсегда останется неприступной вещью в себе. Однако, «повсюду полной горстью рассыпая жизни дары», она с такой же щедростью расточает и дары познания. «Создавая вечно новые образы», она сама «сотворяет языки и сердца, чтобы говорить и чувствовать ими» (очерк «Природа»).

Вот что хотел сказать автор «Ифигении» и «Прометея»! Миф, в отличие от науки, говорит языком, сотворённым самой природой, природа же «полна богов» (слова Фалеса), — и становятся понятны слова Гёте из его мифологической поэмы «Прометей»: «И говорило божество, когда казалось мне, что говорю я сам; когда же думал я, что речи божества вниманию, — то сам я говорил». Отсюда очевидно, что высочайшие произведения мифологической поэзии древних «являются в то же время высочайшими естественными творениями человека»; естественными — значит создаваемыми в соответствии с истинными, а не «писаными» природными законами. Гёте очень созвучны слова Шеллинга: «Основа искусства, а, следовательно, и красоты коренится в жизненной силе природы». Художественные творения, созданные на языке самой природы, достигают того, чего не в состоянии достигнуть наука, — выражают Природу в самих её творческих метаморфозах. Миф, пишет Гёте (в «Современных гвельфах и гибеллинах»), «стремится к тому, чтобы внести в воображение содержание, образ и форму так, чтобы оно могло строиться и питаться реальностью». Поэтому логика воображения в мифах есть логика реальности. Что это за реальность? «Гёте не оставил никаких сомнений в том, что под этой реальностью подразумевается нечто идеальное, т. е. высшее», — пишет современный немецкий мифолог Курт Хюбнер в книге «Истина мифа». Миф выражает не отсталость сознания, а нечто высшее (идеальное), и надо раскрыть, что такое есть это высшее.

«И, тем не менее, — продолжает К. Хюбнер, — то, что чувствовал и переживал Гёте и его последователи, не выразилось в понятии: границы между поэзией и истиной остаются расплывчатыми». Можно полагать, что Гёте, в одном лице поэт, философ и естествоиспытатель, не очень нуждался в четкой понятийной границе между истиной и поэзией. Это не исключает, однако, что такая граница существует, а это означало бы, что истина мифа есть нечто еще более глубокое, чем всё, что может выразить поэзия.

«Миф не есть поэтическое произведение» — этот тезис лосевской «Диалектики мифа» был в чётких и ясных понятиях доказан за 100 лет до Лосева Фридрихом Шеллингом. Это т. наз. «поздний Шеллинг», изложивший свою «Философию мифологии» в курсе лекций, первый вариант которого относится к 1825 г. Мифология, как показал Шеллинг, лишь выразила себя в форме поэзии на определенном этапе своего развития, а именно в поэмах Гомера и Гесиода. Про этих поэтов Геродот сказал, что они создали богов для эллинов. Эти трудные для понимания слова древнего историка истолковывались в духе М. Мюллера: боги — это «творение людей, а не их творцы»; в доказательство указывалось, какие именно люди сотворили богов: это Гомер и Гесиод. Однако «сама основа истории богов заложена не поэзией» (Шеллинг). Гомеру «известны храмы, жрецы, жертвоприношения, алтари богов, и всё это для него не новое, а древнее». Поэтому боги «не изобретены поэтом, а обретены им». Геродот и хочет сказать, что эти поэты обрели для эллинов уже существовавших богов, это значит — «впервые установили для эллинов родословную богов, дали имена и прозвища, разделили между ними почести и круг деятельности» (Геродот, «История»), т. е. придали каждому из богов свой собственный облик. Геродот не утверждает, что этих естественных различий в обликах богов не было до времён Гомера и Гесиода, — «он говорит только, что этих различий не знали, он приписывает поэтам лишь то, что боги были узнаны» (Шеллинг). Из этого лишь следует, что боги наличествовали ранее — «наличествовали в тёмном сознании»; первоначально история богов, не высказанная в слове, наличествовала не в том виде, какой считается поэтическим, — «следовательно, она и не возникла поэтически».