Фальстаф — и несть ему конца

Фальстаф: — Я вам сыграю такого принца, что вы рты разинете...

«Король Генрих IV»

Впрочем, «типы» и естественные характеры при большом желании можно отыскать даже у Шекспира. Апологеты литературного «реализма» всегда указывают на Фальстафа — вот вам и тип, и характер, и притом лицо совершенно естественное. Дружище Фальстаф, несть тебе конца, ты единственная палочка-выручалочка для реалистов: других характеров в «Генрихе IV» они отыскать не смогут. На тебя, рыцарь наш пьяный, вся их надежда — не подкачай! Даже если поставить рыцарю лондонских притонов хоть целый штоф пунша — помочь он никому не сумеет. Хоть он сам и каламбурит весьма выразительно на каком-то блатном люмпенском диалекте, но он не в состоянии отвечать за своих собутыльников, например, принца Гарри. Гарри, хоть и королевской крови, не умеет говорить по-королевски: Шекспир говорит за всех королей и принцев одним и тем же, своим языком, и на фоне Фальстафа, с его выразительной красной физиономией, бедный Гарри — человек без лица. Воистину Фальстаф не врёт: он сыграет принца Гарри лучше, чем принц умеет играть самого себя. Если уж говорить про одного Фальстафа, то я отвечу: гораздо лучшие социальные типы и человеческие характеры (т. е. больше отвечающие натуре) вы найдёте в натуралистических «физиологических очерках» лондонских трущоб XVI века. Можете не сомневаться. А чтобы написать такие очерки, не надо быть Шекспиром. Очерк и бытовая драма (с её подлинным лицедейством) в шекспировское время отражали жизнь, осмысляли и судили действительность — выполняли общественно-полезную функцию и, конечно, по справедливости ценились современниками. Так следует ли удивляться, что простые англичане на доброе столетие вообще забыли, что существовал Шекспир? Можно ли строго судить народ за то, что он целое столетие верил, что «сапоги выше Шекспира»? Но спустя сто с лишним лет после смерти Шекспира о нём вдруг стали собирать биографические сведения. Всеми забытый Шекспир воскрес, а очерк, во время оно сыгравший свою полезную роль, почил в бозе.

Зачем понадобился Шекспир и какое чудо воскресило его? Зачем читают Гёте — певца Мефистофеля, лемуров, Ифигении? Зачем нужен Байрон — другой певец мифических персонажей и сюжетов? Я уже не спрашиваю: зачем Данте — певец Ада и Неба? Во избежание кривотолков относительно Байрона, сделаю оговорку: Байрон — не только певец Люцифера и Манфреда, он ещё и «певец Гяура и Жуана». Напомнил нам об этом А.С. Пушкин, указав, что в его поэмах, как-никак, но «отразился век и современный человек изображён довольно верно». Что тут сказать? Поневоле призадумаешься. Ведь оценка дана не кем-нибудь, а самим Пушкиным, оценки которого, как известно, обсуждению не подлежат. Они изречены, когда божественный глагол коснулся его слуха, а что это за «божественный глагол» — об этом речь будет впереди. Однако мы пока знаем: глагол — глаголом, но есть ещё и критический подход, который тем и хорош, что божественных авторитетов не признаёт и ничего на веру не принимает. Пусть божественный глагол выдержит экзамен критического подхода — мы выставим ему пятёрку и тогда уже согласимся с ним. Увы, «глагол» не выдерживает экзамен и получает двойку. На поверку оказывается, что Манфред, и Ларра, и Корсар, и Гяур, и Жуан, и, конечно же, Люцифер отражают не «современного человека», а лишь сатанинские пропасти богоборческой души одной личности, т. е. самого Байрона. Здесь автор тоже верен не натуре, не веку, не сословию, не характерам, а чему-то совершенно иному — своей душе. Тут уж никакой «божественный глагол» не отыщет у Байрона того, чего у него нет.

Любопытнее всего то, что Пушкин и сам далеко не всегда согласен со своим «божественным глаголом». Стоит «глаголу» умолкнуть, как Пушкин о том же самом предмете отзывается противоположным образом. Вот его же суждение о Байроне, на этот раз прозаическое, взятое из его публицистики: «Он представил нам призрак себя самого. Он создал себя вторично, то под чалмою ренегата, то в плаще корсара, то гяуром, подыхающим под схимиею... В конце концов он постиг, создал и описал единый характер (именно свой)»... Так что не принимайте «глагол» за чистую монету. Его надо понимать неким особым образом. Мы многократно удостоверимся, что явное несоответствие между пушкинским «божественным глаголом» и его же собственным человеческим рассуждением — не случайность. Однако нас интересует вопрос: что скрывается за этим несоответствием?