2. Квинтэссенция праха

Когда лет, наверное, в четырнадцать я впервые прочитала «Гамлета», мне показалось неловким причастие «выложенная» в сочетании (II, 2; Л.) «кровля, выложенная золотым огнём» — из высказывания Гамлета о небесной тверди, которая стала казаться ему «не чем иным, как мутным и чумным скоплением паров». Выложенными, думалось мне, правильно называть мозаичные фрагменты потолка, допустим, на станции «Маяковская» в московском метро, а для иронического описания небесной тверди такое слово не подходит. Однако им же удовольствовался и Б. Пастернак, написавший про «царственный свод, выложенный золотою искрой» (он же — «просто-напросто скопление вонючих и вредных паров»). В оригинале стоит «fretted» — украшенный резьбой или лепкой. Стало быть, буквально «majestical roof fretted with golden fire» — это величественный свод с лепниной из золотого огня. Сделаю выписку из лондонских диалогов Бруно (ОБВМ, V; Р.):

Проповедуй нам учение о бесконечной вселенной. Низвергай во прах эти воображаемые своды и небесные сферы, которые будто бы должны отграничивать столько-то небес и стихий. Научай нас осмеивать эти относительные сферы и налепленные на них звёзды. Залпами своих всесокрушающих доводов разрушай железные стены и своды перводвижущего, в которое верит толпа. Долой вульгарную веру в так называемую квинтэссенцию.

С этими (и ещё многими) словами Альбертин обращается к Филотею. В переводе А.И. Рубина (1936) сказано: «Уничтожь позорную веру в пятую сущность». В дальнейшем я буду цитировать «О бесконечности вселенной и мирах» как в этом, так и во втором варианте перевода (1949), не указывая год. Вот ещё один отважный пассаж из финальной речи Альбертина (Р.):

Ниспровергай теории о том, что земля будто бы является центром мироздания... Распахни перед нами дверь, чтобы мы могли через неё взглянуть на неизмеримый и единый звёздный мир. Покажи нам, как другие миры носятся в эфирных океанах, подобно нашему миру.

В «Гамлете» за фразой о тверди, которая представляется Главному герою преградой для вредных паров (подразумевается: идущих от земли и от землян), следует запальчиво-ироническое восхваление человека: дескать, он есть чудо природы, краса вселенной и т. д. Нельзя не увидеть здесь восхождение к знаменитым словам о человеке, поставленном посреди мира и имеющем возможность подняться до степени существа богоподобного. Пико делла Мирандола опубликовал речь «О достоинстве человека», содержащую воображённое им обращение Бога к своему лучшему созданию, в 1487 году, и потом она (Й.) «отдавалась многократным эхом на протяжении всей эпохи Возрождения». Однако Главному герою ренессансные уверения, будто человек уж очень (Л.) «благороден разумом», «бесконечен способностью», «в действии <...> сходен с ангелом» и тому подобные представляются не более чем словами. И свою речь о венце творения он заканчивает так: но что́ для меня эта квинтэссенция праха? Как соотносится этот вопрос с разговорами о пятой сущности в диалогах Бруно? Может, и никак. Но настроение у датского принца вполне бруновское. Переехав из Лондона обратно в Париж, Ноланец не смог (даже если хотел) вернуться ни к светскому общению, ни к университетскому преподаванию. Зато он познакомился с Гийомом Котеном, библиотекарем аббатства Сен-Виктор, и тот (Й.) «занёс в свой бесценный дневник высказывание Бруно (который, судя по всему, разговаривал с библиотекарем подолгу)». Темпераментный итальянец объявил, «что он "презирает Пикуса Мирандолуса и всю философию Иезуитов" (довольно необычное сочетание)». Я мало знаю о предмете, но всё же решусь на предположение. Пико развивал тему человеческой амбивалентности. А термин «иезуит» стал синонимом лицемера, ханжи; «иезуитский» значит «двусмысленный». Не это ли сделало для Бруно возможным сочетание, которое Ф. Йейтс характеризует как необычное? Что касается речи датского принца о человеке, то на первый взгляд она легко сводится к державинской формуле, правда перевёрнутой: я бог — я червь. Но попробую осуществить второй и третий взгляды, приведу отрывок из «Рассуждения Ноланца о Героическом Энтузиазме», написанного «для высокознаменитого Синьора Филиппа Сиднея» (II, 2):

Кто, обладая здравым смыслом, не видит пользы, принесённой Аристотелем в качестве учителя гуманитарных наук у Александра и когда он <...> направил свой дух на то, чтобы <...> вести войну против доктрин пифагорейцев и натурфилософов; когда же он пожелал своим логическим разумом составлять определения, понятия, какие-то квинтэссенции и другие недоноски фантастического мышления относительно начал и субстанций вещей...

Обрываю, поскольку это цитируется ради квинтэссенции; Бруно с его философско-поэтическим разумом порою составлял непозволительно долгие фразы. В других его лондонских диалогах ясно и подробно говорится об аристотелевской пятой сущности — неземном веществе, из которого будто бы сделаны планеты, вращающиеся якобы вокруг Земли. Углубившись в вопрос об источнике слов про квинтэссенцию праха, я поняла, что М. Морозов не был прав, когда толковал в связи с ними о смерти и разложении. Согласно его объяснению,

Гамлет хочет сказать, что от человека, после удаления четырёх «субстанций» (огня, воздуха, земли, воды), остаётся, как «пятая субстанция» (квинтэссенция), лишь прах могильный. К этой теме Гамлет вновь возвращается в сцене на кладбище.

Я взяла цитату из книги И.В. Пешкова. Морозов, сказано в ней, «вероятно, прав, но у слова quintessence есть ещё одно значение, хорошо сочетающееся с предыдущим текстом, именно совершенство». И шекспировское «And yet to me, what is this quintessence of dust» передаётся так: «Но по мне, что это за совершенство — из праха?» Я не нашла в Словаре перевода «совершенство»; кроме «квинтэссенции» там есть только «сущность». Словарь — не последняя инстанция, но чувство языка говорит мне: «совершенство» — это лучшее в своём роде, тогда как «сущность» — главное в каком-то комплексе. Совершенство можно выбрать из ряда близких к нему феноменов, сущность вычленяется в одном явлении. От такого понимания (а не от фильма «Пятый элемент», где героиню называют совершенной) я буду отталкиваться. В работе Пешкова процитирован и морозовский вариант перевода-толкования («Однако что для меня это существо, квинтэссенцией которого является прах?»), и комментарий: «Но не "квинтэссенция праха", как обычно переводят (у праха не может быть квинтэссенции)». За этим следует приведённое объяснение о субстанциях. Парадоксальное. Ведь получается, что, распрощавшись с четырьмя субстанциями, в которые входит земная, человек делается могильным прахом, то есть опять же землёй. Ниже (IV, 2) сам принц говорит о родстве между нею и мёртвым телом; именно с ней (dust) Главный герой соединил то, что при жизни было Полонием. Шекспир НЕ МОГ употребить неряшливую метафору, согласно которой после удаления четырёх элементов от человека остаётся один из них. И как же нам переводить «this quintessence of dust»? В художественном тексте — не знаю, а в комментарии могла бы фигурировать «эта квинтэссенция, принадлежащая (дарованная) праху». Объяснение М. Морозова заставляет воображать конечный, могильный, прах. Я же, под влиянием бруновских «начал и субстанций», задумалась о начальном прахе. Шекспир отсылает не к средневековой алхимии, а к латинскому поэту Овидию и, наверное, к Библии. Принц датский говорит о прахе, из которого был сделан первый человек. Если бы создатель не вдунул в него жизнь, никакого человека бы не было, остался бы предмет, слепленный из праха земного. В первой книге «Метаморфоз» говорится, что Прометей слепил человека из земли, «её замешав речною водою». И в то же время человек создан из «сути божественной». Объяснение этому дано в форме вопроса: «Иль молодая земля, разделённая с горним эфиром / Только что, семя ещё сохранила родимого неба?» Горний, он же небесный, эфир и есть божественный пятый элемент. Прометей

Сделал подобье богов, которые всем управляют.
И между тем как, склонясь, остальные животные в землю
Смотрят, высокое дал он лицо человеку и прямо
В небо глядеть повелел, подымая к созвездиям очи.

Для раздражённо-скорбящего Гамлета созвездия — всего лишь огонь, прилепленный к низкой давящей крыше. Принц, пожалуй, верит гуманистам: телом человек почти прах, духом — почти бог. Однако божественная составляющая — квинтэссенция — не производит на него впечатления, предусматриваемого гуманистической традицией. То, что речь Главного героя именно об этом, подтверждается и единственным числом повторяемого далее слова «man» — скорее «человек» (К.Р., Рд.), чем «мужчина». Фраза, составленная Лозинским: «Из людей меня не радует ни один; нет, также ни одна», — по моему мнению неудачная. Не индивидуумы — грубо говоря, мужики и бабы, — а человек (созданный из праха) и женщина (из ребра) фигурируют в речах Главного героя. По-русски выражение «delights not», указывающее на полемичность всего пассажа по отношению к речи Пико (а может, и к «Метаморфозам»), передано точно только у Радловой. «Не восхищает меня человек, а также и женщина». Похоже, обращение Гамлета к друзьям юности, которые превратились в пошляков, с готовностью услужающих узурпатору, призвано поставить точку в конце гуманистической вереницы восторгов. «Человек» больше не звучит гордо, даже несмотря на пресловутую квинтэссенцию, как бы её ни трактовали: как библейское дыхание жизни, как небесное семя или как собственно пятый элемент (по Аристотелю, материал, из коего состоят небесные тела). Шекспир сообщает, что ни воодушевление Пико, ни героическое неистовство (eroici furori) Ноланца никогда более не охватят его: всё, конец, отвосхищался, или дословно: «Нет, человек меня не восхищает, да и женщина тоже» (так в первом фолио). У решившего, что в этом тексте «человек» — богословская либо философская категория, появляется надежда на понимание, зачем драматург вложил в уста Главного героя вопрос о причине усмешки, вызванной у Розенкранца заявлением «Человек меня не восхищает». Приятель говорит: «Я подумал, милорд, если человек вас не восхищает, какой тогда постный приём найдут у вас актёры». Может быть, его насмешило расстояние между философическим «man» в смысле «представитель человечества» и обозначением «man», применяемым к слуге? Ведь «слуги» лорда-камергера — тоже, что «люди» этого лорда... Поделюсь впечатлением: усмешка Розенкранца — это самодовольная усмешка диспутанта, вступающего в спор для того, чтобы полюбоваться собой.

Наверное, стоит поговорить и о другом толковании этого места. Я читала про гомосексуальную подоплёку речей об актёрах. Не исключено, что в голубом свете увидел эти реплики Б. Пастернак. В его переводе на вопрос «Что же вы усмехнулись, когда я сказал, что мужчины не занимают меня?» даётся укороченный ответ: «Я подумал, какой постный приём окажете вы в таком случае актёрам». Оборотом «в таком случае» заменены слова «если вас не восхищает человек» — if you delight not in man. Без сокращения пастернаковский вариант должен бы выглядеть примерно так: «Я подумал, милорд, что если мужчины вас не занимают, какой тогда постный приём вы окажете актёрам». Ничто не мешает считать фразу о постном приёме произнесённой, как говорится, на голубом глазу, ведь актёрами позволялось быть только мужчинам и мальчикам. Но при желании реплику Розенкранца, да ещё последовавшую за его усмешкой, можно интерпретировать как намёк на известный старому товарищу интерес Гамлета к «хорошеньким актрисам» мужского Пола. В этом случае нужно думать не про улыбку диспутанта, а про пикантную улыбочку осведомлённого приятеля. Как бы то ни было, объявляю: мне удалось найти в тексте подтверждения тому, что бывшие друзья норовят втянуть принца в пустую дискуссию, и не удалось обнаружить ни единого намёка на гомосексуальные увлечения Главного героя... Выскажусь подробнее об актёрских труппах. В разное время для великого барда родными были три наименования: люди графа Пембрука, люди лорда-камергера и люди короля. Вернее, так. Высказывается предположение, что слуги лорда-камергера (Lord Chamberlain's Men) до 1594 года пребывали под патронажем второго графа Пембрука, а Шекспир начал актёрскую и драматургическую деятельность, состоя в труппе именно этих «людей». Очень вероятно, что автор Главной трагедии хотел полного диапазона: от напоминания о первых людях из книги Овидия и о первом человеке из Библии до слова «человек» в смысле «слуга». На то, что Гамлет помнил про Адама и его ребро, указывает обращённая к Клавдию реплика (IV, 3) «Прощайте, дорогая матушка» и данное ей пояснение: мужчина и жена (man and wife) — единая плоть. О человеке-актёре я доскажу после того, как чуточку подосадую.

Анна Радлова, решительно вложившая библейский смысл в слова Гамлета о том, что его не восхищает ни человек, ни женщина, «сломалась» на ответной реплике. У неё Розенкранц говорит: «Я подумал, милорд, о том, что если люди вас так не восхищают, то какой сухой приём вы окажете актёрам!» Почему? Откуда эти «люди»? Ведь собеседник явно пытается поддеть принца, оперируя, как и он, собирательным понятием «man». Так взрослые посмеиваются над юношеским романтизмом. Где же, как не в поддевающем ответе уместно повторить пафосное «человек»? В следующей реплике Розенкранца в четвёртый раз использовано слово «delight» — он говорит, что актёры — те самые, которыми принц восхищался. Бард подчёркивает попугайство беседующего с принцем и старается показать этого собеседника заправским диспутантом. Я даже думаю, что перед тем, как сообщить об актёрах, болтун скоренько выстроил в уме силлогизм: человек не восхищает принца, актёр — человек, стало быть, актёры его не восхитят. Розенкранц попугайски высказывает мысль самого Шекспира и его Главного героя: быть актёром — это, как минимум, отражать современное состояние человека (максимум — искать смысл человеческого существования). Немного ниже (III, 2) принц говорит Первому актёру именно об этом, и в конце его речи есть слово «humanity»: некоторые высоко превознесённые актёры казались Главному герою сделанными каким-нибудь подёнщиком Природы (а не Богом или Прометеем), и вовсе не хорошо сделанными, поскольку то, как они отображали род людской — imitated humanity, было отвратительно.