11. Очаровательные аристократки

Впервые я прочитала «Бесплодные усилия любви» в подростковом возрасте, и пьеса не зацепила меня. Перечитывания, целиком или в отрывках, убеждали: она нудновата. На этот раз сложилось так: сначала я прочла написанное о ней в рэтлендианской книге, а потом уже стала внимательно читать её в переводе, заглядывая в оригинал. Попытки разобраться, скажем, в том, как автор относится к персонажам, делают текст гораздо более интересным. А сопоставлять свои впечатления и выводы с чьими-нибудь — и вовсе моё любимое занятие. Вот что сказано в «Игре» на 248 странице:

Особенно интересен, конечно, Бирон, <...> в словах которого нередко чувствуется биение авторской мысли. А.А. Смирнов в комментарии к пьесе писал: «Рупором идей Шекспира в этой комедии является самый умный, живой и привлекательный из её персонажей — Бирон». Между прочим, Бирон, оказывается, тоже пишет сонеты...

А вот пассаж со страницы 106:

Герои галантной пьесы «Бесплодные усилия любви» — современники Шекспира: французский король Генрих IV (названный в пьесе Фердинандом), его первая жена Маргарита Валуа, его ближайшие сподвижники — под их собственными именами — маршал Бирон, герцоги Лонгвиль и Дюмен; это предельно высокопоставленный, замкнутый, недоступный для простых смертных круг. Утончённые философские беседы, словесные пикировки могущественных вельмож, вершащих судьбами страны, и очаровательных юных аристократок, завоёвывающих их сердца, обильно уснащены хитроумными каламбурами и аллюзиями, множеством иноязычных фраз и отдельных словечек...

Боюсь, автор демонстрирует типичное нестратфордианское прекраснодушие. Современник Шекспира (С.) «герцог Дюмен (de Mayenne)» был врагом Генриха Наваррского, «одним из вождей Католической лиги». И это отражено в английской литературе. В частности у Марло в «Парижской резне» Дюмен говорит (сцена 24): «Я в Пиренеи прогоню Бурбона, / Идущего на помощь королю». Король в этой пьесе — Генрих III Валуа, Бурбон — будущий Генрих IV, Наваррец. Напомню: по моим представлениям великий бард относился к первому королю династии Бурбонов насмешливо и в «Гамлете» есть намёк на хамелеонство Генриха. Читая о том, как стремительно отреклись от аскетизма и предались развлечениям король Фердинанд и три его товарища, трудно не понять, что «Бесплодные усилия» — комедия про высокопоставленных хамелеонов (которых, к тому же, нельзя считать воспитанными). В заключительной сцене аристократы норовят для пущей потехи спровоцировать дуэль между шутом Башкой и доном Армадо. И Бирон возбуждённо восклицает: «More Ates, More Ates! Stir them on! Stir them on!» Переведено это так: «Сюда, Ата! Трави их, трави!» Ата — греческое божество раздора, дочь Зевса, однажды помрачившая разум даже собственного батюшки. Глагол, может быть, стоило передать как «горячи». Ныне я задаюсь вопросом: если это — галантность, тогда что́ следует называть хулиганством? Однако, читая «Игру», я настраивалась на другое отношение. Дай, думала, посмотрю взрослым глазом на эту галантную пьесу, полную хитроумных каламбуров, изрекаемых очаровательными аристократками, а также королём и его сподвижниками (в особенности маршалом). Посмотрела. И удивляюсь: неужели Рэтлендианец написал все вышеприведённое всерьёз и после того, как он сам перечитал комедию? Вот фрагмент из беседы юных аристократок (V, 2):

Розалина.

В письме Бирон портрет мой набросал.

Принцесса.

И что же? Сходство есть?

Розалина.

Большое в буквах, малое — в оценке.

Принцесса.

Так, значит, ты красива, как чернила.
Удачно же подобрано сравненье!

Катерина.

Бела, как прописное «Б» в тетрадке!

Розалина.

Полегче с краской. Иль забыли вдруг вы,
Что вы — как календарь, где красны буквы?
Ведь сотней «О» лицо у вас покрыто.

Катерина.

Пусть будет оспой и твоё изрыто!

О дивный утончённый мир! Впрочем, в оригинале последняя реплика не столь конкретна и агрессивна. Катерина восклицает: «Это насмешка оспы! а всех сварливых я проклинаю!» Не стану выписывать непристойные шуточки из пикировки Марии, Розалины, Бойе и Башки (IV, 1) и грубые остроты, отпускаемые товарищами влюблённого Бирона в адрес Розалины (IV, 3). А то как бы простой смертный не впал в отчаяние из-за недоступности этого круга. Но я, как выяснилось, не проста и похожа на булгаковского героя по фамилии Максудов, который послушал рассказы о пребывании советского писателя в столице Франции и понял, что ему «Париж стал совершенно невыносим». А уж как английский бард непрост — ни пером описать, ни в компьютере набрать. Раз я отослала интересующихся к сцене с пикировкой, сообщу, что в ней принцесса излагает, можно сказать, философию охоты. Привести фрагмент из её речи имеет смысл после некоторых бруновских пассажей. Вот как высказывается бог насмешки Мом, обращаясь к Юпитеру (ИТЗ, III, 3):

Поэтому, святый Отче, так как у тебя такая власть, что ты можешь творить из земли небо, из камня — хлеб, из хлеба — некую другую вещь, наконец, можешь даже творить и то, чего нет, и даже то, что не может быть сотворено, сделай же так, чтобы искусство охотников <...> стало добродетелью — религией, святостью и чтобы оказывали великую почесть тому, кто убивает, сдирает шкуру, вспарывает и разрезает дикого зверя, за то, что он — палач.

Не стоит сомневаться: «некая другая вещь» — это именно экскременты. Я выпустила часть фразы, в которой говорящий характеризует охоту как барское безумие, поскольку это уже процитировано в третьей главе (5). Приведённый здесь фрагмент предшествует приведённому там описанию жрецов Дианы, из коих один торжественно свежует убитого зверя, а прочие с почтением стоят вокруг и притворно дивятся на происходящее. Выпишу кусок последней речи Юпитера на эту тему:

...моя воля — быть Охоте добродетелью, <...> потому что с такой ревностной бдительностью, с таким религиозным культом люди одичают, озвереют, оболенятся и освинеют. Да будет, повторяю, добродетелью постольку героической, поскольку какой-нибудь князь, преследуя лань, зайца, оленя или другую дичь, всякий раз будет думать, будто перед ним бегут неприятельские легионы, а когда поймает что-нибудь, будет вполне уверен, будто в руках его тот самый негодный князь или тиран, кого он сам больше всего трусит...

Думаю, к этим страницам «Изгнания» восходят замысел и одна из концепций трагедии «Юлий Цезарь». Антоний сравнивает только что убитого диктатора с оленем, и вот завершение его эмоциональной речи (III, 1):

Прости мне, Юлий. Как олень затравлен,
Ты здесь лежишь, охотники ж стоят,
Обагрены твоею алой кровью.
Весь мир был лесом этого оленя,
А он, о мир, был сердцем для тебя.
Да, как олень, сражён толпою знати,
Ты здесь лежишь.

А вот дословный перевод двух последних строк: «Как — будто бы олень, сражённый многими князьями, — / Лежишь ты здесь!» Что это, как не мастерская отсылка к бруновским князьям, которые трусят тирана? Главный мотив заговорщиков, многократно озвученный Кассием (I, 3), таков: Цезарь стал тираном... Думаю, в речах об охоте, произносимых принцессой, Олоферном, Натаниэлем, нужно видеть вариации того, что сказал в «Изгнании» Бруно. «Эй, друг-лесничий, укажи нам чащу, / Где мы могли б в убийство поиграть», — просит принцесса, которая иногда представляется мне более выразительным рупором идей, чем Бирон. Она говорит:

Ко мне, мой лук! Я доброты полна,
Но, раз охочусь, злою быть должна.
Нет, на охоте не грозит мне срам:
Сошлюсь на жалость, если промах дам,
И объясню, попав, что не убить
Хотелось мне, а ловкость проявить.
Вот так порой, и в этом нет сомненья,
Кичливость порождает преступленья.
Меняем мы на почести и лесть
То лучшее, что в нашем сердце есть.
И лань я из тщеславия убью,
Хоть к ней ни капли злобы не таю.

Бойе задаёт принцессе неожиданный вопрос: «Не то же ль чувство воодушевляет / Ту дрянь-жену, которая желает / Себя над мужем госпожой поставить?» И она соглашается, говоря, что жёны делают это только ради похвальбы (тщеславия) и мы можем возносить хвалу всякой леди, покорившей какого-нибудь лорда. Должно быть, нестратфордианцы готовы превратить цитируемую сцену в гирьку для своей чаши весов: откуда, мол, Шаксперу знать, как охотятся принцессы. Да только она не охотится, она всего лишь по-книжному, по-бруновски, рассуждает об охоте. И драматург не очень ловко превращает речь о неразумной барской игре в повод для реплик о жёнах. Сразу после её слов о покорительницах лордов Башка приносит письмо и тема охоты отходит на второй план. У Бруно в беседе про охотников-палачей Мом говорит среди прочего:

Но скверно то, что с этими Актеонами часто бывает так: пока они преследуют диких оленей, собственные Дианы обращают их в домашних оленей посредством магического обряда, дуя им в лицо и кропя спину водою из источника <...> или даже зачаровывая его народным заговором, таким способом:

Оставь свою горницу
И зверя преследуй;
С такой пылкой яростью
За зверем гонись,
Что сам обернись
В товарища зверю.
    Аминь!

Пришло время и мне потолковать об Актеоне. Это весьма важный для поэта-философа образ, одна из аллегорий героического Энтузиаста. Сначала — сонет, который в «Рассуждении» читает его автор — поэт Тансилло (I, 4; Э. здесь и ниже):

Средь чащи леса юный Актеон
Своих борзых и гончих псов спускает,
И их по следу зверя посылает,
И мчится сам по смутным тропам он.
Но вот ручей: он медлит, поражён, —
Он наготу богини созерцает:
В ней пурпур, мрамор, золото сияет;
Миг, — и охотник в зверя обращён.
И тот олень, что по стезям лесным
Стремил свой шаг, бестрепетный и скорый,
Своею же теперь растерзан сворой...
О разум мой! Смотри, как схож я с ним:
Мои же мысли, на меня бросаясь,
Несут мне смерть, рвя в клочья и вгрызаясь.

Это стихотворение имеет номер 18. Сонет 23, начинающийся строкой «Псов Актеона яростная стая!», написан самим Бруно; Тансилло из диалогов даёт ему платоническое толкование: псы — это низшие силы души, которая «поднимается от страсти животной к страсти героической». Кроме Платона и платоников, в этом толковании, занимающем страниц пять, неоднократно упоминаются Пифагор и пифагорейцы. Выше (4) я процитировала пассаж из «Нового Органона», где критикуется как бы поэтическая, полная вымыслов философия Пифагора, Платона и не названного по имени Джордано Бруно. Бэкон откликается, кроме прочего, на тансилловские слова о череде «различных жизней, которые принимает душа в разных телах». В отличие от Веруламца, стремившегося развенчать ноланскую философию, английские поэты и драматурги отсылали к мыслям и образам Бруно просто — без полемического задора. В первой сцене «Двенадцатой ночи» Курио предлагает герцогу поохотиться на оленя. Орсино отвечает, что, впервые увидев Оливию, он сам обратился в оленя и теперь его преследуют желанья, подобно свирепым и безжалостным собакам. В комментарии на эту тему, но к другой пьесе, говорится, что (С., 1938) рассказ об Актеоне «Шекспир мог прочесть в Метаморфозах Овидия, которые он хорошо знал». Это часть примечания к «Виндзорским насмешницам» — комедии, в которой Пистоль сообщает Форду о происках Фальстафа в отношении миссис Форд и призывает (II, 1; Кз.): «Предупреди — / Иль будешь Актеон с Рингвудом по пятам». В «Метаморфозах» юноша нечаянно увидел нагую Диану, был превращён ею в оленя («Ему окропила / Лоб и рога придала...») и растерзан собственными собаками. Я полагаю, что кличка Ringwood является буквальным переводом на английский язык одной из кличек, перечисленных Овидием. Согласно его тексту, за превращённым гналось около сорока собак. В единственной английской комедии Шекспира подозрительный Форд говорит, что он выставит Пейджа безмятежным и добровольным Актеоном. Довелись мне комментировать «Виндзорских насмешниц», я предположила бы, что автор отсылает в первую очередь к одному из многих этажей, выстроенных к концу XVI века на фундаменте овидиевской истории, а именно к рассказу Мома про английских домашних оленей и их собственных Диан. В небесном Сенате разговоры об Актеоне возникают в связи с необходимостью решить судьбу очередного созвездия — Большого Пса. Юпитер предлагает сослать его либо на Корсику, либо в Англию. Отец богов, действующий в «Изгнании», определённо неравнодушен к Англии.

Расскажу здесь о гравюре, воспроизведённой в книге О. Дмитриевой «Елизавета I». На переднем плане лежит олень — ногами вверх. Позади него стоит на правом колене какой-нибудь фаворит Елизаветы (возможно, идентифицированный специалистами; мне хочется думать, что это Уолтер Рэли) и подаёт ей нож. «Согласно обычаю, королева начинала свежевать добычу, нанося первый удар», очевидно перерезая глотку. Позади убитого зверя, почтительного вельможи и монархини, деловито берущей нож, — высокопоставленные зеваки, один из которых держит за повод лошадь. На самом дальнем плане — ещё охотники (двое трубят в рога) и, конечно, собаки. Такого рода картинки продавались в лавках. И поэт-философ, и великий бард наверняка видели их, первый — у друзей, второй, быть может, у собственных детей или у стратфордских соседей. Придуманная драматургом французская принцесса, в отличие от реальной английской королевы, не претендовала на право первого удара. Когда неграмотный Башка принёс письмо, как он считал, Бирона к Розалине (а на деле — дона Армадо к Жакнете), принцесса сказала: «Бойе, вы умеете резать. / Вскройте эту записку». Последнее слово в её реплике — capon — прежде означало и каплуна, и любовную записку; теперь второе значение устарело. Переводчик написал: «Бойе, вы резать мастер. / Вскрывайте ж птичку». Советник говорит, что письмо адресовано Жакнете, но принцесса решительна: мы всё равно прочтём его, так что ломайте шею воску, и пускай все слушают. Заставив придворного совершить потехи ради неэтичный поступок, позабавившись и пообещав Розалине, что её день ещё настанет, принцесса удаляется в сопровождении свиты, но не всей: Розалина, Мария и Бойе остаются, чтобы произнести при участии Башки те на редкость фривольные реплики, о которых я уже упоминала. Не скажу, что меня огорчает или мне представляется странным выбор таких малопорядочных и зачастую брутальных персонажей, как принцесса и Бирон, на роль рупора идей. Всяко бывает, и вряд ли кто-нибудь в мировой литературе лучше, чем Шекспир, смог показать это самое всяко.